Мы видели, что воззрения древнего времени на преступление существенно отличаются от современных; то же самое наблюдаем и по отношению к наказанию. В настоящее время наказывает государство, и наказание имеет публичный характер; государство принимает преступления на свой счет и само действует против преступников.
Всякое наказание состоит в причинении какой-нибудь неприятности преступнику, какого-нибудь страдания. Страдание может быть разное: лишение свободы, телесное наказание и т.п.; но, во всяком случае, виновный страдает теперь по воле государства. Это стоит в связи с тем, что в настоящее время государство всемогуще.
В древнее время наблюдаем иной порядок вещей. Первоначально наказание имеет исключительно частный характер; наказывает не государство, а частное лицо, сам потерпевший или его родственники. На этой первой степени своего развития наказание является в форме мести; месть, по времени, первый вид наказания.
За местью следует выкуп, в смысле денежного вознаграждения пострадавшему или его родственникам; это тоже частная форма наказания. Только с течением времени, по мере того, как государство крепнет и начинает принимать преступления на свой счет, оно само начинает облагать их наказаниями, и наказания приобретают публичный характер.
Но первоначально и публичные наказания имели форму частных: государство брало тоже выкуп. Наказания, как и преступления, не созданы государством – они древнее государства.
Перейдем к подробностям и, прежде всего, остановимся на мести. Что такое месть? Месть есть право пострадавшего или его родственников воздать виновному или его родственникам столько, сколько, под влиянием раздраженного чувства, он находил нужным.
Таким образом, месть представляется наказанием чисто субъективным: пострадавший воздает в меру своего разгневанного чувства. Все дело зависит от темперамента пострадавшего, один может быть разгневан ничтожным преступлением гораздо больше, чем другой важным.
Месть есть наказание крайне неравномерное или безмерное, так как мера его лежит только в субъективном чувстве пострадавшего. Институт мести чрезвычайно распространен; мы встречаемся с ним у всех народов древнего времени.
Что значит мстить? Мстить – значит нападать на противника, наносить ему удары и убивать. Так по германскому взгляду и по древнему русскому. Когда Ян Вышатич убедился в вине волхвов, он сказал белозерцам: “Мстите своих”. “Они же, – говорит летописец, – биша их и взвесиша на дуб”. Здесь мы встречаемся с чрезвычайно жестоким видом мести: виновных сперва подвергают всяким истязаниям, а потом вешают.
Месть вызывалась не только убийством, но и всякими другими преступлениями. Любопытный пример представляет история Исава и Иакова, сыновей Исаака. Исав, как старший сын, имел право на первенство.
Ревекка, более любившая младшего сына Иакова, устроила так, что старшинство досталось этому младшему, что возбудило негодование со стороны старшего сына, Исава, который возгорелся чувством мести к брату.
По этому поводу Ревекка говорит Иакову: “Зачем я должна потерять вас обоих в один день!” – и советует ему уйти. Ясно, что Исав мог убить брата своего Иакова за то, что тот обманом получил от отца благословение, которое принадлежало Исаву как старейшему.
В Черногории мстят жениху за отказ от вступления в брак. По Русской Правде можно было мстить за убийство, за нанесение ран (I ред. 4, 5 и 6), побоев (I ред. 7; III ред. 27, 28), за кражу (II ред. 3).
Месть может иметь место как по отношению к чужим людям, так и в пределах собственной семьи. У русских славян месть, кажется, была очень употребительна. На это предположение наводят слова начального летописца о древлянах: “убиваху друг друга”. Примером мести между братьями может служить война между детьми князя Святослава Игоревича.
Но не только брат брату, жена может мстить мужу и сын отцу. Пример мести мужу и отцу дает семейство Владимира, крестившего Русь. Рогнеда при жизни своего отца не хотела выйти замуж за Владимира, не желая “разути рабынича”. Позднее Владимир завоевал Полоцкое княжение, убил отца Рогнеды, а ее взял себе в жены. Таким образом состоялся брак Владимира с Рогнедой.
Однажды ночью Рогнеда сделала покушение убить Владимира, но он вовремя проснулся и убийство не состоялось. Летописец так объясняет словами Рогнеды ее попытку убить мужа: “Сжалилась бях, зане отца моего убил и землю его полонил”. Значит, Рогнеда желала убить Владимира из мести за отца. Владимир решил казнить Рогнеду и назначил для совершения казни следующее утро.
Но когда он пришел в комнату, где была Рогнеда, его встретил малолетний сын его от Рогнеды, Изяслав, с обнаженным мечом в руке и сказал отцу: “Отче, егда один мнишися ходя?”(т.е. не думаешь ли ты, что ты один и что не будет мстителя за смерть моей матери?). Конечно, Изяслава научили, но это ничего не изменяет в существе дела.
Его учили тому, что действительно было возможно по понятиям того времени. Месть могла иметь место даже в пределах семьи между самыми близкими родственниками. Если бы и весь рассказ был вымышлен, он все-таки не теряет своей доказательной силы. Вымыслы отражают понятия своего времени.
У евреев месть имела религиозный характер: Иегова мстил за преступления родителей на детях 3-го и 4-го поколения. У германцев месть стоит в связи с родовыми понятиями: это есть обязанность, налагаемая родовой связью.
Из германских источников видно, что наследники убитого не могли вступать в его права до тех пор, пока не отомстили за него. Считалось неприличным занять дома место убитого, пока не была отомщена его смерть; мало того, считалось неприличным показываться в обществе до тех пор, пока убитый не был отомщен.
В сагах рассказывается такой случай: когда брат медлил мстить за смерть брата, то мать дала ему пощечину; но когда он и после этого медлил, она подала ему за обедом камень вместо хлеба.
Месть у арабов выходит из всяких границ умеренности и справедливости. Мститель приобретает великую славу и восхваляется в песнях. Мстят по прошествии многих лет, и не всегда самому виновному, а нередко его невинному родственнику и даже лучшему человеку племени. Месть идет из рода в род и оканчивается нередко лишь с истреблением всех противников.
Только с течением времени, когда человечество начинает убеждаться, что такой порядок вещей невозможен, что никакое благоустроенное общество не может существовать при неограниченном господстве права мести, появляются ограничения мести.
Моисею приписывается установление убежищ, куда могли скрываться неумышленные убийцы, которым угрожала месть. В Палестине таких убежищ сперва было 3, потом 6. Скрывшийся в убежище не подлежал мести, а выдавался на суд общины, кроме предумышленных убийц, которые выдавались обиженному.
У германцев встречаемся с ограничением мести известным сроком; можно было мстить только в течение года со днем. По прошествии этого срока обиженный не имел права мстить.
При установлении этого ограничения, конечно, предполагалось, что по истечении этого срока взволнованное чувство обиженного могло успокоиться. Германскому праву известно также учреждение убежищ. Убежищами служили: церкви, монастыри, целые города и даже частные дома.
Право убежищ в Зап. Европе стоит в связи с законодательством первых христианских императоров. Константин В. объявил все церкви местом убежища. Феодосии II распространил это право и на все здания, принадлежащие церквям. Еще далее пошли папы; они признали все монастыри местами убежищ.
Единовременно с этим встречаем и светские места убежищ. В силу жалованных королевских грамот местами убежищ признаются целые города (Лозанна, Тюбинген) и даже частные дома (господские). Такое широкое распространение права убежища повело к злоупотреблениям.
Места убежищ стали служить сборищем разбойников, убийц и всяких преступников. Это вызвало ряд ограничений. Злонамеренные убийцы, разбойники и поджигатели были лишены права пользоваться местами убежища.
Скрывшийся в убежище должен был или примириться с обиженным, или предстать на суд. Время нахождения в убежище сначала не было определено, что было очень неудобно для частных домов; эти неудобства вызвали необходимость установить срок пользования убежищем, который был определен в 6 недель и 3 дня.
Состоялось примирение или нет, обидчик, по истечении установленного срока, должен был оставить убежище. Вместе с этим для обиженного снова открывалась возможность мести. Германское право определяло, на каком расстоянии от оставленного убежища обиженный мог напасть на обидчика. Но обидчик, конечно, мог спрятаться в новом убежище.
Хозяину оставляемого убежища предоставлялось проводить на некоторое расстояние обидчика и охранять его в это время. Обидчик выдавался обиженному, если не успевал примириться с ним или получить судебное оправдание и во время нахождения во втором убежище (Frauenstadt, Blutrache und Todtschlagsuhne).
В наших памятниках встречается указание, что мстить можно было только немедленно после нанесенной обиды. Статья 1-я I ред. Рус. Пр. говорит, что выкуп за удар берется в том случае, если потерпевший “не постигнет” обидчика. Заключаем: если настигнет, можно мстить; если же обидчик сумеет скрыться, месть заменяется выкупом.
Статья 28-я III ред. говорит: если кто не стерпит обиды, причиненной ударом, и ответит ударом меча, вины в том нет. Заключаем: если обиженный перенесет оскорбление действием в момент его нанесения, то после нельзя уже отомстить за него ударом меча.
Некоторые исследователи думают, что 1-я статья Русской Правды ограничивает месть. Она читается так: “Аже убьет муж мужа, то мстити брату брата, или сынови отца, либо отцу сына, либо брату чаду, либо сестрину сынови, аще не будет кто мстя, то 40 гривен за голову”.
Эту статью толкуют в том смысле, что она будто бы перечисляет случаи убийств, в которых допущено было отомщение. Если принять это мнение, то выйдет, что можно было мстить только за отца, сына, брата и дядю, а за остальных родственников нельзя, т.е. нельзя было мстить ни за деда, ни за женщин вообще: мать, сестру, тетку и проч.
Такое толкование трудно принять. Под 1070 г. находим в летописи известие о мести за матерей и сестер. Это известие относится ко времени сыновей Ярослава, приведенная же статья старее их. В ней надо видеть примерное перечисление мстителей, а не ограничение случаев мести.
Так как месть есть право, то она осуществлялась гласно, никто не старался скрыть того, что он мстит. На это есть и прямые указания в памятниках западноевропейского права. В законах салических франков есть статья, из которой видно, что головы лиц, убитых в отмщение, отрубались и выставлялись на шесте. Мстители сами выставляли свой поступок напоказ и как бы хвалились им.
Салические законы угрожают наказанием тому, кто снимал такую голову с шеста и прятал ее. Действительно, при скрытии головы убийство принимало иной характер; можно было думать, что оно совершено не из мести, а по какому-нибудь преступному побуждению, вследствие чего голова убитого и была скрыта.
Возникнув ранее всяких судов, месть существует значительное время и после того, как появились суды. Прежде чем месть окончательно вышла из употребления, суды признавали ее; при этом надо различать месть досудебную и послесудебную. Первая состоит в том, что мстители, по совершении акта мести, сами являлись в суд и требовали, чтобы совершенный ими акт правосудия был признан судом.
По германскому праву мститель по совершении убийства даже должен был требовать суда, который признал бы его ненаказуемым за акт мщения. В противном случае он сам мог быть привлечен к ответу и должен был доказать, что убил по праву (Wilda, 162).
Указания на случаи судебного рассмотрения действий мести находим и в наших источниках, а именно, в ст. 27 и 28-й Русской Правды, в которых говорится: “Аже кто кого ударил батогом, либо чашей, либо рогом, либо тылеснию, то 12 гривен; не терпя ли противу того ударит мечем, то вины ему в том ненуть”.
Из этих статей надо заключить, что обиженный, нанеся удар мечом, сам приходил в суд или вызывался противником и должен был доказать, что удар нанесен в отмщение. Судья, убедившись в этом, оправдывал его: “вины в том нетуть”. Это – досудебная месть, она предшествует судебному разбирательству.
Некоторые исследователи думают, что месть Русской Правды не предшествовала судоговорению, а следовала за ним. Из приведенной статьи видно, что месть предшествовала судоговорению. 7-я ст. I ред. также указывает на это: “Аще сего (обидчика) не постигнут, то платити ему”, т.е. если обидчика не догонят, то брать с него деньги, а догонят, то ему можно отомстить немедленно.
В доказательство противоположного взгляда указывают на наказание волхвов 1070 г., которое имело место только после того, как сборщик дани, Ян Вышатич, рассмотрел дело и, обратясь к народу, сказал: “Мстите своих”. Это, действительно, случай после судебной мести, но из него нельзя делать заключения к Русской Правде. По Русской Правде месть есть исполнение, предшествующее приговору, а не следующее за ним.
Это вторая стадия в истории мести. За ней следует третья. Она состоит в том, что обиженный жалуется суду, и суд, рассмотрев его дело, предоставляет ему право мстить. Это послесудебная месть. Она известна, например, вестготскому праву (Вильда, 167), могла, конечно, встречаться и у других народов, и у нас, как в только что приведенном случае с волхвами, но Русская Правда сохранила указания только на досудебную месть.
Некоторые из наших исследователей, именно те, которые видят сильное влияние на наше право нормандского элемента, думают, что месть не славянского происхождения, а заимствована у скандинавов. Погодин, напр., говорит: “Кровавая месть есть, по преимуществу, закон скандинавский”. Это мнение трудно принять: такой институт нельзя заимствовать, человек носит месть в сердце своем.
Вторым наказанием, которое существовало долгое время одновременно с местью, был выкуп, т.е. плата за обиду.
Каким образом могли существовать одновременно два таких не соответствующих друг другу наказания, как месть и выкуп, из которых принцип первого есть пролитие крови за кровь, а принцип второго – плата за обиду деньгами?
Выкупы мест хотя и существовали долгое время одновременно, но возникли не в одно и то же время: месть является древнейшим институтом, выкуп возникает позднее, некоторое время существует совместно с местью и, наконец, мало-помалу вытесняет ее совершенно. Первоначально выкуп появился в исключительных случаях.
Обиженный по особым свойствам своего характера и по особенностям случая не находил иногда возможным мстить. Вильда приводит из древних германских памятников несколько таких исключительных случаев. Убийца, проникнутый сознанием, что он поступил нехорошо, является к отцу убитого и предлагает деньги за убийство его сына.
Отец не желает взять денег, он говорит, что не хочет носить своего сына в кошельке. Тогда убийца кладет свою голову на колени отца и предлагает ему убить его. Отец не решается рубить повинную голову и дело оканчивается тем, что он отказывается от мести и получает в подарок деньги.
Таким образом, хотя отец и имел право мстить за своего сына, но, ввиду полного раскаяния убийцы, отказывается от мести и получает деньги. – А, с другой стороны, обидчик не отдавался же покорно в руки мстителя, а силой отражал силу. Между ним и мстителем мог возгореться бой, исход которого мог быть и не в пользу мстителя.
Осуществление мести, следовательно, было соединено с опасностью для мстителя, а потому могло повести к компромиссу, результатом которого могло быть примирение на условии подарка со стороны обидчика. В данном случае выкуп является оборотной стороной мести. Путем такого рода исключительных случаев и вошли в практику вместо мести – выкупы.
Выкуп, как и месть, есть общее явление, присущее всем народам на известной ступени их развития. У южных славян и теперь еще встречаемся со случаями мести и замены ее выкупом; в Далмации существует даже особый порядок примирения мстителя с нанесшим ему обиду. Это делается таким образом.
Виновный обращается к своим родственникам и приятелям и просит их, чтобы они примирили его с обиженным. Они идут к имеющему право мести и просят его простить обидчика. Это повторяется несколько раз. Сначала мститель отказывается от примирения, к нему обращаются вторично и так до трех раз; всякий раз предлагают подарки.
Когда, наконец, обиженный согласится, то назначается день примирения. К дому мстителя приходят в этот день 12 женщин (каждая из них несет по младенцу) и говорят: “Мы принесли 12 крестных детей и деньги, которые ты желаешь получить в знак прощения”. Мститель отвечает: “принимаю”, выходит на улицу и целует одного из детей.
То же делают и его родственники. Затем в доме виновного устраивается обед для мстителя и его родственников. Сам виновный не присутствует на пиршестве, но после обеда вползает в дом на коленях, неся на шее ружье, которым застрелил свою жертву, целует ноги и колена мстителя и просит прощения; обиженный снимает ружье и целует убийцу в знак примирения; вслед за тем родственники мстителя и он сам получают подарки.
Описанный обряд примирения стоит в какой-то связи с обрядами заключения дружбы при посредстве кумовства; он называется “кумовством примирения”. Этим, может быть, и надо объяснять присутствие крестных детей в обряде примирения.
Германское право также знает особый обряд испрошения прощения. Возникновение его приписывают влиянию католической церкви. В силу уставов франкских королей и постановлений церковных соборов убийца исключался из церковного общения, пока не испрашивал прощения. Обряд испрошения был таков.
Преступник до начала службы приходил в церковь в особой одежде и с головой, посыпанной пеплом. Он простирался на пол и умолял всех приходящих в храм просить о нем. Местный судья был обязан склонять обиженного к примирению.
Затем, по соглашению, назначался день, когда, после церковной службы, убийца и родственники убитого шли к могиле его, которая до отмщения должна была оставаться открытой; виновный должен был три раза просить прощения.
Родственники убитого, в знак прощения, передавали ему отрезанную руку убитого, которая сохранялась у них в доме до отмщения, убийца бросал ее в могилу, а родственникам убитого давал деньги, затем происходило со стороны пострадавших обещание вечного мира. Могила убитого зарывалась Поцелуй примирения заключал весь обряд. Это происходило еще в конце XVI в. Плата денег есть выкуп от мести, это деньги крови, das Blutgeld.
В памятниках древнего русского права нет указаний на существование у нас особого обряда примирения. Но от московского времени к нам дошли мировые записи обиженных с преступниками, и эти мировые приносились в свое время в приказы для записи.
В 1640 г. в Белозерске крестьянин Омрос после обедни заспорил со священником Лукой; спор перешел в драку и Омрос убил Луку. На шум прибежал брат убитого, тоже священник, Никандр. Омрос бросился и его резать. Тем не менее, Никандр заключил с Омросом мировую, в которой написано:
“И мне (Никандру) впред на Омросе с товарищи (их было двое) не искать, в головных деньгах и в похоронных государю челом не бить, кроме государевых пенных, а пени что государь укажет, а я с детьми то дело отдали Богу судить, в чем я с своими детьми и мировую запись дали Омросу с товарищи” (Соловьев. IX. 453).
Здесь обиженный отказывается от права искать денежного удовлетворения за убийство. Это, конечно, не новость XVII в., а остаток того порядка вещей, когда обиженный отказывался от права мести и удовлетворялся деньгами. Можно думать, что так хорошо известный западным славянам и германцам обычай примирения с убийцами на условии денежного подарка был известен и нашим предкам.
В одном памятнике конца XVII в. находим указание на то, что у нас практиковалось и испрошение прощения. В списке с дела 1688 г. читаем: “С иску своем в бесчестьи и увечьи… ныне мы, не ходя в суд, поговоря промеж собой, сыскався в правдах, договорились на том, что приехав мне, Андреяну, в дом отца его, Кондратья, и выдаться ему, Павлу, головою… за его, Павлове, бесчестье, при третьих” (Сергиевский. Наказание в XVII в. С. 282).
Договоренная здесь выдача головой есть собственно обряд испрошения прощения, который был очень употребителен в местнических делах. Надо, однако, думать, это тоже не новость, а остаток глубокой древности. Просили прощения не в одном бесчестье и увечье, а, прежде всего, в головничестве. Примирение у нас было формально запрещено только с ворами, схваченными с поличным. Со всеми другими обидчиками, значит, оно допускалось.
Первая статья Русской Правды говорит о мести и выкупе альтернативно и предоставляет обиженному выбор: “Аще не боудеть кто мьстя, то 40 гривен за головоу”. Выражение это нельзя понимать в том смысле, что выкуп берут, когда некому мстить. Если некому мстить, то и выкуп платить некому. Это выражение значит: выкуп платится в том случае, когда нет желающих мстить.
Такое понимание подтверждается и статьей договора неизвестного смоленского князя с немцами, в которой читаем: “Оже имуть русина вольнаго у вольное жены в Ризе или на Готьском березе, оже оубьют, и тот оубить; пакы же не оубьют, платити ему 10 гривен серебра” (Русско-Ливонские Акты. Прибавление). Этот договор, современный Русской Правде, дает объяснение не совершенно ясной статье последнего памятника: плату берут, если не убивают виновника преступления.
Убить или взять плату и у нас было делом доброй воли обиженного. И у нас, конечно, были раскаивающиеся обидчики, которые просили прощения и предлагали подарки; были и обиженные, которые прощали, отказывались от мести и принимали деньги крови.
С течением времени, по мере смягчения нравов, случаи замены мести выкупом делаются чаще и чаще. Таким образом, прежде чем законодатель мог подумать об отмене мести, выкуп имел уже весьма широкое применение. В Русской Правде есть статья, в которой некоторые исследователи видят указание на официальную замену мести выкупом.
4-я статья III ред. говорит, что после смерти Ярослава сыновья его соединились и отложили “убиение за голову, но кунами ся выкупати”. Смысл этой статьи не так бесспорен, как обыкновенно думают. Из летописи мы знаем, что выкуп был известен и раньше сыновей Ярослава.
Еще при Владимире Святом брались за преступления виры в пользу князя. Летописец называет обычай этот “устроением дедним и отчим”. Княжеские виры, следовательно, были известны еще до Владимира. Обычай же частного выкупа, заменявшего месть, конечно, еще древнее.
Все нововведение сыновей Ярослава может состоять только в том, что они окончательно воспретили месть, с которой давно уже конкурировал выкуп. Но и это сомнительно. Под “убиением за голову” можно понимать и не месть, а смертную казнь, введенную под влиянием византийского законодательства. Первый опыт введения такой казни относится к княжению Владимира Святого.
Он сделал это по совету епископов. “И умножишася разбоеве, – говорит летописец, – реша епископы Владимиру: се умножишася разбойницы, почто не казниши их? Он же рече: боюся греха. Они же реша ему: ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милованье; достоит ти казнити разбойники”. Владимир на основании этого совета ввел казнь. Нововведение это удержалось, однако не долго.
Непосредственно за приведенными словами летописец говорит о возвращении Владимира к устроению дедню и отню, т.е. к вирам. Такое же нововведение могло быть сделано и позднее, при Ярославе; сыновья Ярослава могли найти его неудобным и отменить. С этой точки зрения статья получает совершенно удовлетворительный смысл. Она сообщает сведения о порядке княжеского суда:
“По Ярославе же паки совокупившеся сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их, Коснячько, Перенег, Никифор, и отложиша оубиение за голову, но кунами ея выкупати; а ино все якоже Ярослав судил, такоже и сынове его оуставиша”.
Смысл статьи следующий: сыновья Ярослава судят так же, как судил их отец, за одним исключением, состоящим в том, что они отложили убиение за голову (т.е. казнь) и стали присуждать выкуп.
При этом понимании конец статьи совершенно соответствует ее началу: все ее содержание относится к судебной деятельности сыновей Ярослава и определяет ее сравнительно с судебной деятельностью умершего Ярослава.
Из слов текста: “а ино все, якоже Ярослав судил, такоже и сынове его уставный” следует, что в первой части предложения речь идет также о практике суда Ярослава: “убиение за голову” в смысле казни по суду и есть практика этого суда, а не частная месть. Эту практику князья решили заменить выкупом.
Мы не знаем, в каком году последовала отмена “убиения за голову”. Судя по словам статьи “по Ярославе паки совокупившеся сынове его”, надо думать, что съезд князей состоялся вскоре по смерти их отца, когда она была еще у всех в памяти. Ярослав умер в 1054 г. Мы не сделаем ошибки, если скажем, что отмена “убиения за голову” произошла никак не позднее первых 10 лет после Ярослава, т.е. не позднее 1064 г.
А в 1070 г. Ян Вышатич, муж князя Святослава, участвовавшего в отмене “убиения”, выдал ярославских волхвов на месть белозерцам: те их повесили. Слова Яна: “мстите своих” показывают, что частная месть еще существует и не только в сознании белозерцев, но и в его собственном. Если муж Святослава взывает к частной мести, трудно думать, что князь Святослав отменил ее.
Отмена сыновьями Ярослава мести в середине XI в. представляется нам сомнительной еще и потому, что в Зап. Европе месть, как право, существовала в XV и даже в XVI в.
С установлением выкупа преступление погашается как долговое обязательство – уплатой долга. Сравнивая этот способ наказания с местью, надо придти к заключению, что распространение выкупа свидетельствует о значительном смягчении нравов.
Неудобство же выкупа состоит в том, что богатому легче уплатить штраф, чем бедному, а, следовательно, наказания поражают виновных неравномерно. Еще вывод: общество, в котором возник и сделался общим правилом обычай выкупа, должно было состоять из людей имущих.
Кому же идет выкуп? Здесь нужно различать время. Первоначально выкуп явился как замена мести, а потому весь шел в пользу мстителя: кто имел право мстить, тот и получал выкуп.
Позднее, вместе с усилением государственной власти, и наказание за преступление принимает публичный характер; представители власти должны быть также примирены с преступником. Таким образом, с течением времени стали получать выкуп князь и его органы.
Какое наименование носил у нас в древнее время выкуп? Что касается Кратких списков Русской Правды, то в древнейшем из них для выкупа особенного названия не было, говорилось просто: “столько-то гривен за голову” или “столько-то гривен за обиду”. В списках второй редакции встречаем: виру и продажу, а в Пространных: виру, головничество, продажу и урок.
Та плата, которая шла в пользу князя, называлась вирой[1]. В 29-й ст. III ред. читаем: “Если утнет руку и отпадет рука или усохнет, или нога, или око, то полувиръе, 20 гривен, а тому (пострадавшему) за век (увечье) 10 гривен”. Из этой статьи ясно, что полувирье, 20 гривен, шло не самому пострадавшему, а князю.
Отсюда заключаем, что и полная вира идет князю. Кроме князя получал плату и пострадавший. В преступлениях убийства плата пострадавшему носит наименование “половничества”, в более мелких преступлениях она просто называется платой “самому”.
Кроме виры и полувирья в пользу князя шли еще продажи. Так назывались штрафы, которые взимались за все другие преступления, кроме убийства, отсечения ноги или руки, выбитие глаза и пр. Что продажа идет князю, это прямо говорится в Русской Правде: “а князю продажа” (III ред. 46).
Частные лица, пострадавшие от преступлений против собственности, получали вознаграждение, которое в Правде носит наименование урока (III ред. 109 и 116). Под уроком разумеется плата цены вещи в тех случаях, когда украденная вещь не могла быть возвращена лицом (лице), и убытков, причиненных кражей (протор, III ред. 47) или повреждением имущества (III ред. 105). Если кража была совершена рабом, то цена вещи уплачивалась вдвое (III ред. 57); во всех остальных случаях взыскивалась простая цена.
Первая редакция Краткой Правды говорит только о частном вознаграждении: о плате за голову и плате за обиду; виры и продажи в ней не упоминаются. Не может подлежать никакому сомнению, что денежная плата возникла как выкуп мести и что она предшествует денежной плате в пользу князя.
Виры и продажи образовались позднее головничества и платы за обиду и по их подобию. Когда же они возникли? Наши памятники говорят, что виры взимались уже при Владимире, но и при нем это не была новость, а устроение дедов и отцов. Итак, плата в пользу власти возникла у нас давно, она многим старее Владимира.
Почему же она неизвестна первой редакции Правды? Допустить, что эта Правда была составлена в то время, когда платежи в пользу князя еще не существовали, очень трудно, ибо это было задолго до Владимира.
Можно думать, что составителя древнейшей Правды более занимали штрафы в пользу частных лиц, чем штрафы в пользу князя, а потому он и не говорит о них. Наоборот, составителя позднейших списков иногда более занимают княжеские виры, чем головщина, а потому, определяя виру, он умалчивает о головщине.
В период Правды каждое преступление вело к штрафу в пользу власти и к вознаграждению пострадавшего. Но далеко не все статьи Правды говорят об обоих видах платежей. Несмотря на это, платеж под обоими видами едва ли может подлежать сомнению. В Московских памятниках, как увидим, он составляет общее правило.
Можно думать, что платеж в пользу князя, образовавшийся по подобию частного платежа, вначале совпадал с ним и по размерам своим. Эта старина удержалась и в некоторых памятниках московского времени. Но общим правилом она была уже в эпоху Русской Правды[2]. Правда далеко не содержит в себе всего права своего времени. На основании ее молчания о чем-либо нельзя делать никаких заключений.
Обязанность платить выкуп лежала на виновном. Кто вызвал месть, тот, естественно, и должен был погасить ее, удовлетворив обиженного. Так – обыкновенно. Но встречаемся с указаниями на участие в платеже выкупа и некоторых других лиц. В германских памятниках есть указание на то, что родственники должны были помогать.
Русская Правда говорит об участии членов верви в плате виры. Это участие двух родов. Во-первых, вервь имеет значение как бы страхового общества для лиц, совершивших преступление не предумышленно. С этой целью члены верви могли вкладываться “в дикую виру”, т.е. в чужую (делать складчину). Если кто-либо из вкладчиков совершал преступление на пиру или в сваде, остальные помогали ему заплатить штраф из этой складочной суммы.
С этой точки зрения члены верви являются добровольным страховым обществом, вступить в которое никто не принуждается, только кто желает, тот и вступает, члены-вкладчики помогают только участвующим, а не принявшие участие должны платить сами (ст. 6 – 11 по III ред.). Во-вторых, община платила еще в том случае, когда виновный в убийстве на разбое не был отыскан. Это обязанность, падающая на всех членов верви (III ред. 5).
В Русской Правде есть статья, которая в одном случае освобождает и вервь от уплаты виры. Эта статья формулирована так: “А по костех и по мертвеци не платить верви (в Кар. “виры”), аже имене не ведают, не знают его”. (III ред. 20). Статья не совсем ясная. По общему правилу вервь платит, если преступник есть, но не выдан.
Здесь же о преступнике речи нет; освобождение от платежа условливается неизвестностью убитого. Можно подумать, если убит чужой, никому не известный человек, за которого нет мстителя, то штраф не взыскивается, если бы даже преступник был и налицо. Так и понял эту статью Каченовский.
Он предлагал читать “о гостях” вместо “по костех”: смысл получался такой: иностранца всякий может убить безнаказанно. И в данном случае позднейшие уставные грамоты уясняют нам смысл неясной статьи. Она и в них встречается, но в более ясной редакции.
В уставной грамоте Устюжне Железнопольской, данной царем Иваном и переписанной на имя Михаила Федоровича, читаем: “А сыщут у них на посаде убитаго мертваго человека или водою припловет, а не познает его никто, и исца ему и душегубца нет, и крестьяном (верви) в том виры нет и продажи нет” (А. Э. Ш. № 37). И по Русской Правде, конечно, вервь не платила, если не было душегубца и смерть последовала не от вины человека.
Этот порядок денежных пеней держится у нас чрезвычайно долго. Мы встречаемся с ним в уставных грамотах XIV, XV, XVI вв. и даже XVII.
В Уставной Двинской грамоте 1398 г. читаем: “А не найдут душегубца, и они дадут наместником 10 руб.; а за кровавую рану 30 бел, а за синюю 15 бел, а вина противу того”. Тут другая терминология и другой счет денег, а суть дела совершенно та же, что и в Русской Правде: наместник занимает место князя и получает его виру за убийство и продажу, за другие преступления, а, кроме того, и пострадавший получает выкуп, который здесь назван виной.
Плата пострадавшему уравнена здесь с платой наместнику, по Русской же Правде, взаимное отношение этих плат колебалось; только о вире можно было сказать, что она равнялась головничеству.
В Уставной Важской грамоте от 1552 г.: “И те излюбленные головы того душегубца, судят и обыскивают да истцом и с душегубцева живота иск платят”. Таким образом, и в XVI в. дело о душегубстве имеет характер гражданского иска, оцененного в известную сумму.
Правило Русской Правды, по которому на общине лежит обязанность поймать и выдать судьям преступника (II ред. 2, III ред. 5), также продолжает жить в XVI в. В Уставной грамоте дворцовым крестьянам 1554 г. читаем: “А не доищутся душегубца, и они дадут наместником и третчиком и тиуном московским виры за голову 4 рубля”.
В Уставной грамоте Соловецкого монастыря 1564 г. своим крестьянам эта “вера” названа древним термином – головщиной и сказано, что она разрубается по головам, т.е. раскладывается на всех.
Даже термины Русской Правды доживают до XVI в. Но появляются и новые, а значение старых несколько меняется. Двинская грамота знает виру в смысле платежа властям, а частное вознаграждение называет виной; но в другом месте того же памятника вина означает и штраф властям. Вина, следовательно, имеет широкое значение денежного взыскания вообще. Важская грамота вместо “виры” говорит “продажа”.
Наказания Псковской судной грамоты в значительной еще степени сохраняют тот же характер. Плата князю носит наименование продажи. Продажа взыскивается за кражу вещей из-под замка, за кражу скота, сена, за разбой, грабеж и убийство. Кроме князя виновный должен был еще удовлетворить и пострадавшего: за бой он платил ему 1 р., за вырывание бороды 2 р., за кражу скота по особой оценке (10, 117, 112), как и по Русской Правде.
В Судебнике 1497 г. существуют частное вознаграждение и штраф в пользу властей; но частное вознаграждение идет впереди штрафа властям. Ведомо лихой человек, виновный в краже, разбое или душегубстве, – казнится смертью, а “истцово” доправляется из его “статка”, судьям же идет только то, что сверх того останется (8).
А в конце статьи сказано: “А не будет у него статка, чем истцово заплатите, и лихого истцу в его гибели не выдать, а казнить смертью”. Из этого надо заключить, что до Судебника 1497 г. такие лихие тоже выдавались истцам, как по статье 10 того же Судебника им выдаются несостоятельные воры, виновные в первой краже, – а не казнились смертью. Вознаграждение пострадавшего, как замена мести, доживает у нас до конца XV в. и существует рядом с публичными наказаниями.
С принятием христианства начинает проникать к нам иноземное право, а вместе с ним и новая система наказаний, а именно: смертная казнь, телесные наказания, болезненные и членовредительные, урезание носа, отсечение рук и т.п. Эта система наказаний принесена из Византии.
Первоначально народно-русская система оказывается более сильной, и даже в церковных уставах и в применении к преступлениям, которые внесены греко-римскими постановлениями, встречаемся с выкупом. Преступления взяты из греко-римских сборников, а наказания русские, выкуп. Но мало-помалу новая система пролагает себе путь к полному торжеству.
Первое указание на переход новых наказаний в нашу практику относится к княжению Владимира Св. Мы выше уже имели случай привести его. В вопросе епископов Владимиру: “Се умножишася разбойницы, почто не казниши их?” можно видеть указание на то, что в то время не было публичных наказаний (в византийском смысле), а господствовали месть и выкуп.
“Он же, т.е. Владимир, рече: боюся греха” – князь не сознает еще за собой права казнить. На это епископы отвечали ему: “Ты поставлен еси от Бога на казнь злым”. Таким образом, вносится новый взгляд на князя как на представителя власти, имеющей божественное происхождение, и обязанного казнить: “Достоин ти казнити разбойников. Владимир же отверг виры и начал казнить разбойников”.
Итак, Владимир отверг виры и начал казнить разбойников. Эти слова совершенно ясны, но затем в летописи следует продолжение, которое не совсем понятно: “И реша епископы и старцы Владимиру; рать многа, оже вира, то на оружьи и на коней буди”, т.е. у нас часто бывают войны, если брать виры, то они пойдут на оружие и на коней. “И рече Владимир: такс буди. И живяше Владимир по устроению отню и дедню”.
Спрашивается, как согласить этот конец с началом: прежде говорится, что Владимир отверг виры и начал казнить разбойников, а затем, что Владимир начал взимать виры, подобно тому, как брали его отец и дед? Попытку разъяснения этого места делает Тобин.
Он думает, что здесь нужно предположить пропуск, что епископы и старцы имели два совещания с Владимиром. Сперва они сказали ему, что он, как князь, должен казнить разбойников и отменить виры. Князь последовал этому совету; но затем оказалось, что без вир трудно обойтись, так как виры были значительным источником дохода.
Вот почему пришлось устроить второе совещание, на котором епископы согласились, что виры брать нужно, потому что войн много; это мнение было принято и князем, и Русь снова возвратилась к устроению отню и дедню. Это объяснение нужно принять.
Мы указывали уже на то, что в ст. 23-й I ред. и 4 и 88-й III ред. можно видеть новый след введения к нам смертной казни Ярославом Владимировичем и отмены этого нововведения его сыновьями. В ст. 88 читаем: “Ярослав оуставил оубити и (т.е. раба, ударившего свободного мужа), но сынове его, по отци, оуставиша на куны: любо бити и развязавше, любо ли взяти гривна кун за сором”.
Здесь речь идет об уставах Ярослава и сыновей его. Установить месть рабу, как некоторые думают, Ярослав, любитель книжного просвещения и человек, проникнутый христианскими идеями, не мог; да в этом и надобности не было, ибо месть обидчику существовала и до него. Месть – порождение обычая, а не узаконение.
Предписать месть нельзя, ее надо носить в сердце. У кого нет мести в сердце, тот и по предписанию не осуществит ее. Ярослав мог узаконить смертную казнь рабу по приговору суда: это будет смягчение права мести обидчику. Сыновья Ярослава пошли дальше и ввели телесное наказание раба, вместо казни, и тоже, конечно, по приговору суда.
Но они едва ли были в этом новаторами. Церковный устав Ярослава, объявляя преступными многие деяния, направленные против половой нравственности, назначает за них двоякие наказания; денежные пени в пользу духовной власти и телесные, о которых выражается так: “а князь казнит”.
Подлинность дошедших до нас церковных уставов сомнительна: но что первые христианские князья давали церкви уставы, в этом сомневаться нельзя; нельзя сомневаться и в том, что с принятием христианства сделались известны и новые преступления: против церкви, половой нравственности и пр., а также и в том, что за эти преступления назначались телесные наказания, как в Эклоге и Прохироне.
Итак, византийская система наказаний начинает проникать в нашу практику еще при первых христианских князьях, но не вытесняет народную. Наоборот, даже духовенство находит для себя выгодным брать денежные пени, а потому и применяет их к новым преступлениям. Это совершенно понятно; при скудости доходов первоначальной церкви пени за преступления могли служить ей важным подспорьем.
В Русской Правде находим и другой след влияния греко-римской системы. Оно обнаруживается в статьях, в которых говорится о потоке и разграблении. По Русской Правде потоку и разграблению подлежат те лица, которые наиболее опасны для общественного спокойствия, именно разбойники, поджигатели, коневые тати.
В ст. 10-й III ред. говорится: “Будет ли стал на разбои без всякоя свады, то за разбойника люди не платят, но выдадят и всего с женою и с детьми на поток и разграбление”. Итак, люди не платят за убийство, совершенное в разбое, и сам преступник не платит, а выдается с женой и детьми на поток и разграбление.
В чем же состоит наказание потока и разграбления? На основании текста Правды это наказание является малопонятным. Для разъяснения его нужно обратиться к памятникам византийского законодательства.
Из сличения славянских переводов византийских сборников светского законодательства с оригиналом оказывается, что там, где в оригинале говорится о конфискации и ссылке, для чего употреблялось выражение publicatis bonis relegantor, в русском переводе стоит: “разграблены бывше, да изженутся”.
Понятие конфискации переводчики передали словом “разграбление”. Это же выражение встречаем и в Русской Правде, где под потоком и разграблением также нужно понимать конфискацию имущества преступника и ссылку его в заточение.
Итак, поток и разграбление есть новый вид наказания, возникший под влиянием Византии. Это не вира, а лишение всего имущества и свободы. Уплата виры освобождает преступника от преследования, а здесь все имущество конфискуется и сам он отдается князю для заточения (поток, поточити).
Эта терминология удерживается у нас и в памятниках XVI и XVII вв. В судной грамоте Устюжне-Железопольской, данной Михаилом Федоровичем по грамоте царя Ивана, читаем: “А кто взыщет пожоги или душегубства или разбои или татьбы…, ино ищее иск заплатити из ответчиковых животов, а что за тем останетбя животов, и то отписати на меня царя и вел. князя”. Это конфискация всего имущества.
А далее в том же памятнике читаем: “А которые люди учнут искати… боев и грабежов ябедничеством и доведут на них в том, и тех ябедников бити кнутом, а животов их не грабити”, т.е. не конфисковывать (А. Э. III. № 36). В нашем древнем праве было чрезвычайно много устойчивости. Язык памятников XVI и XVII вв. может служить к разъяснению выражений Правды.
Духовенство вовсе не ждет, когда постановления византийского права о членовредительных наказаниях перейдут в наши законы, и применяет их по своему усмотрению на том, конечно, основании, что они существуют в законных книгах. Новгородский епископ Лука приказывает в 1053 г. урезать своему рабу нос и обе руки.
В 1189 г. киевский митрополит приказывает урезать язык, отсечь правую руку и вынуть очи ростовскому владыке Федору. В 1485 г. арх. новгородский Геннадий предает сожжению еретиков. Обычаю ослеплять, который имел такое широкое применение в Византии, подражают и наши князья.
В 1097 г. Давыд, владимирский князь, и Святополк киевский ослепляют Василько, князя теребовльского. В середине XII в. южные князья в своих мирных соглашениях договариваются уже о назначении смертной казни. В Двинской гр. 1398 г. смертная казнь татю за третью кражу есть нормальное наказание.
Таким образом, с очень глубокой древности, с князя Владимира, крестившего Русскую землю, начинается у нас заимствование византийской системы наказаний. Вместе с тем проникает к нам и идея о публичном характере уголовных наказаний. Преступник должен быть наказан не для удовлетворения пострадавшего, а для удовлетворения интересов государства, для торжества права путем искоренения злодеев.
Из первого Судебника можно заключить, что еще до конца XV в. у нас преобладала частная точка зрения на наказание, и вор, принадлежавший даже к разряду ведомых лихих людей, выдавался головой пострадавшему от кражи, если у него не было достаточных животов для удовлетворения причиненных им убытков. Судебник впервые предписывает такого вора не выдавать истцу в его гибели, а казнить смертью.
В памятниках XVI в., когда заимствование византийской системы сделало уже значительные успехи, встречаем параллельное применение публичных наказаний и системы выкупов. В губном наказе 1549 г. читаем:
“И которого татя поймают в первой татбе, а досудите до вины, и вы бы на том тате, доправя исцовы иски, отдавали исцем, а в продаже тот тать наместнику и волостелем и их тиуном; и как наместники и волостели и их тиуны на тате продажу свою учинят, и вы б, старосты губные, тех татей велели, бив кнутьем, да выбити их из земли вон” (А. Э. I. № 224).
Здесь соединены система Рус. Правды и публичное наказание в форме кнута и выбития из земли, которое, надо думать, было известно и более отдаленной древности.
В XVII в. новая система получает у нас решительное торжество. Московское правительство наказывает уже не в частном интересе, а в целях устрашения, для того, чтобы искоренить злодеев.
Влияние Византии на образование жестокой системы московских наказаний не может подлежать сомнению. Но нельзя согласиться с теми, кто утверждает, что без этого влияния мы так и не знали бы жестокости в уголовном праве. Это очень сомнительно.
Жестокость берется не из книг, а из нравов. Описанный летописцем порядок мести в Ростовской области представляет величайший пример жестокости: виновных прежде бьют, а потом вешают; а люди, так поступавшие, византийских книг в глаза не видали.
То или другое понимание цели наказания, естественно, должно отражаться и на всех частностях системы наказаний. Рассмотрим эти частности.
1) Одно из существенных свойств наказания состоит в том, что оно должно быть индивидуально, т.е. наказание должно поражать только преступника, а не его родственников. Нет наказаний, которые могли бы вполне удовлетворить этому требованию. Но в древнее время необходимость такого требования и вовсе не сознавалась.
По Русской Правде разбойник выдавался на поток и разграбление с женой и детьми. Законодательные памятники Московского государства не говорят о наказании невинных родственников вместе с виновными, но это практиковалось. Достаточно припомнить кровавые расправы Ивана Грозного.
Его злоупотребления навели и московских людей на необходимость оградить невинных. В условиях, предложенных царю Шуйскому и им принятых, впервые было постановлено, чтобы у жены и родственников преступника не отбирали имения, если они к его вине не причастны.
Это перешло и в Уложение, где сказано: жен и детей и родственников виновного не казнить и вотчин у них не отнимать, если они про измену не ведали. Несмотря на это, и после Уложения случалось, что вместе с виновным наказывали и невинных родственников. Но и в Уложении указанное начало не было проведено совершенно последовательно.
Если дворянин убивал чьего-либо крестьянина, то, помимо уголовного наказания, он должен был дать вознаграждение потерпевшему убыток господину. Это вознаграждение состояло в том, что убивший должен был отдать своего лучшего крестьянина с женой его и неотделенными детьми. Для этого крестьянина невольную перемену места жительства можно рассматривать как наказание, которого он не заслужил.
Он должен был оставить своих отделенных детей, родителей, братьев и других родственников и, наконец, то место, где он родился. В 1657 г. это постановление было отменено. А в 1680 г. последовал указ, которым повелевалось татей ссылать с женами и детьми, которым 3 года и менее; а в 1682 г. предписано ссылать разбойников с детьми, которые не в разделе.
2) Наказание должно быть равным для всех; при определении наказания должно обращать внимание только на преступное деяние, на меру проявления злой воли, а не руководствоваться сословным положением лица.
В московскую эпоху при определении наказания обращали внимание на сословное положение виновного, но Московское государство менее погрешало против указанного требования, чем императорская Россия XVIII в. В Московском государстве не было привилегированных лиц, которые были бы освобождены от некоторых наказаний по их унизительности или мучительности.
Сословность в наказаниях отражалась в том, что незнатные люди наказывались в некоторых случаях строже знатных: мелкому человеку кнут, а знатному – батоги, мелкому батоги, знатному – тюрьма и т.д.
Например, если холоп, по своему замыслу, зазовет кого-либо к себе на двор и изобьет ослопом, кнутом или батогами, он подлежит за это смертной казни; но если то же сделает его господин, он наказывается только жестокой торговой казнью (XXII. 11, 12).
Если холоп или крестьянин убьет холопа же или крестьянина в состоянии опьянения, он наказывается кнутом; а если то же сделает сын боярский, он заключается в тюрьму и платит долги убитого (XXI. 69, 71). В преступлениях более важных такого различия незаметно.
3) Наказание не должно напрасно мучить человека и увечить его тело. Это требование совершенно не известно Московскому государству. Самыми употребительными наказаниями были мучительные, состоящие в причинении человеку физической боли и даже в изуродовании тела. Эта система наказаний стоит в прямой связи с целью устрашения.
4) Наказание должно быть по возможности отменимым и вознаградимым. Это требование стоит в связи с сознанием того, что суд человеческий не непогрешим, что всегда можно опасаться ошибочного приговора, как бы добросовестно судьи ни относились к своему делу. При существовании отменимых и вознаградимых наказаний ошибка суда может быть поправлена.
Но это свойство отменимости и вознаградимости не в одинаковой мере присуще всем наказаниям. Отменимы все длящиеся наказания, совершенно вознаградимы только денежные штрафы. В московское время преобладали неотменимые и невознаградимые наказания: смертная казнь и телесные наказания; лишение свободы и денежные штрафы имели очень второстепенное значение.
5) Наказания должны быть делимы. Это требование делимости стоит в связи с бесконечным разнообразием меры виновности. Различная степень виновности необходимо ведет к различию в мере наказания. Отсюда и вытекает требование, чтобы наказание было делимо.
В Московском государстве в большом употреблении и неделимые наказания, и делимые, напр., кнут, батоги. Но эти последние не делились, а назначались, обыкновенно, без всякой определенной меры, иногда с прибавкой “бить нещадно”.
С точки зрения способов определения законом наказаний различают, во-первых, систему безусловно определенных наказаний; во-вторых, противоположную ей систему абсолютно неопределенных наказаний и, наконец, в-третьих, систему относительно определенных наказаний.
Под совершенно определенной системой разумеется точное определение в законе меры наказания за известное преступление. При этой системе судье не остается ничего больше делать, как только удостовериться в том, что такое-то преступление совершено и затем буквально применить наказание, назначенное в законе.
Абсолютно неопределенная система состоит в том, что законодатель объявляет известные деяния наказуемыми, но не определяет ни рода, ни меры, ни степени наказания, предоставляя судье все это определить. При этой системе открывается величайший простор деятельности судей в противоположность абсолютно определенной системе.
Средину между той и другой занимает система относительно определенных наказаний, которая состоит в том, что законодатель не только объявляет известные деяния наказуемыми, но и определяет род наказания и его minimum и maximum (напр., за такое-то преступление назначается тюремное заключение от 1 до 3 лет), смотря по особенности случая. Эта последняя система и есть самая целесообразная.
Обращаясь к старым памятникам, видим, что в древнейших господствовала система безусловно определенных наказаний, ,напр., в Русской Правде. В памятниках московского времени часто встречаемся с абсолютно неопределенными наказаниями.
Они, нередко, предписывают чинить наказание по рассмотрению, как “государь укажет”, или “наказати, смотря по вине”, или “чинить жестокое наказание, что государь укажет”. К таким совершенно неопределенным наказаниям надо отнести также и опалу.
Смертная казнь не всегда имела значение безусловно определенного наказания, так как вид ее не всегда определялся статьями Уложения; кнут и батоги назначаются, обыкновенно, без означения меры, но иногда прибавляется: “нещадно” наказать кнутом.
Правительство, имея в виду устрашение, еще очень мало заботится о точном соответствии меры наказания мере вины, а потому относительных наказаний, в настоящем смысле слова, почти не встречаем в московских памятниках.
1) Высшей мерой наказания была смертная казнь. В Уложении встречается до пяти видов ее. Но оно не исчерпывает всех видов, употреблявшихся на практике. Московская практика знала обыкновенную смертную казнь и квалифицированную. К обыкновенной можно отнести: отсечение головы, повешение и утопление.
Повешение придавало смертной казни оттенок унижения. В Уложении оно применяется к военным людям, перебегающим к неприятелю. К квалифицированной: сожжение, применявшееся по Уложению к богохульникам; закопание живых в землю.
По Уложению так наказывали жен за убийство мужей. Современники рассказывают, что в таком положении они иногда мучились в течение трех суток, пока, наконец, не умирали. Им не давали ни пить, ни есть, но позволяли прохожим бросать в яму деньги на покупку восковых свечей.
Случалось, нередко, что духовенство печаловалось о них и просило о помиловании. В таком случае смертная казнь заменялась монастырем. Залитие горла расплавленным металлом угрожало по Уложению денежным мастерам за неправильную чеканку монеты.
Четвертование совершалось посредством отсечения рук, ног и, после того, головы. Колесование состояло в раздроблении членов тела железным ободом колеса, и затем изуродованного таким образом человека клали на укрепленное горизонтально колесо. Казнь эта завершалась отсечением головы.
Уложение, назначая смертную казнь, во многих случаях не определяет вида казни. Это указывает на то, что в XVII в. не придавали большого значения различию видов и не очень заботились о соответствии между видом казни и степенью вины.
Приговоренные к смертной казни получали духовное напутствие. По Уложению им давали 6 недель для покаяния, после чего они допускались к причастию. Казнь назначалась на 3-й день после причастия. Приговоренному к казни приговор читался публично. К месту казни он шел с зажженной восковой свечей. По праздникам и в дни поминания царских особ не казнили.
В московских указах смертная казнь назначалась нередко только в виде угрозы, а в действительности применялось другое наказание. Пермскому воеводе в 1660 г. было предписано о корчемных продажах заказ учинить под смертной казнью; но далее в том же наказе за кормчество приказано сечь руки и ссылать в Сибирь (Сергиевский. Наказание в XVII в.).
2) Телесные наказания. Они были очень развиты в Московском государстве и употреблялись во множестве случаев. Под телесным наказанием разумеют не только причинение человеку физической боли, но и телесное повреждение. Поэтому они разделяются на два вида: 1) на телесные наказания болезненные и 2) членовредительные.
Под членовредительными наказаниями разумеется отнятие членов (носа, уха, руки). Они применялись у нас, но до Уложения были мало распространены и, по всей вероятности, занесены к нам из греко-римского права. Такого рода наказания особенно развиты в Градских законах.
В основе членовредительных наказаний лежит мысль о воздаянии равномерного зла за зло, причиненное преступлением. Выколовшему глаз нужно также выколоть глаз и т.д., по правилу: око за око, зуб за зуб. Статья 10 гл. XXII Уложения говорит:
“А буде кто учинит над кем мучительное наругательство: отсечет руку или ногу, или нос или ухо, или зубы обрежет, или глаз выколет, а за такое его ругательство самому ему то же учинити”.
Среди членовредительных наказаний надо различать самостоятельные и добавочные. Самостоятельными были такие, которые служили воздаянием за совершенное преступление. Добавочные же назначались при других самостоятельных наказаниях.
Напр., за первую кражу наказывали кнутом, тюремным заключением и отрезали левое ухо, а за второе были тоже кнут и тюрьма и правое ухо; в этом случае самостоятельным наказанием были кнут и тюремное заключение, а отрезание уха имело добавочное значение, как примета, чтобы можно было узнать судимость человека.
Если попадался в краже человек, у которого обрезаны оба уха, то это служило признаком, что он был уже два раза обвинен. Пример самостоятельного членовредительного наказания представляет отсечение ноги и руки за разбой, за убийство в драке и пр.
Болезненные телесные наказания были очень употребительны и по Судебникам и по Уложению применялись ко множеству преступлений. В Московском государстве употребляли кнут, батоги и палки. Кнут составляет самый жестокий вид наказаний этого рода; он употреблялся чрезвычайно часто.
Проф. Сергиевский дает такое описание кнута: к короткой рукоятке прикреплялся плетеный кожаный столбец с кожаной петлей на конце; к этой петле привязывался хвост около аршина длины, сделанный из широкого ремня толстой сыромятной кожи. – Есть, однако, указания, что хвост оканчивался и тремя ремнями.
3) Лишение свободы. С лишением свободы встречаемся, во-первых, в виде изгнания из страны, во-вторых, в виде заключения в тюрьму и, наконец, в виде ссылки. Изгнание относится к одному из весьма древних видов. Оно называлось “выбитием из земли”. “Выбить из земли” значит выгнать преступника из пределов княжения.
С объединением России выбитие из земли заменяется ссылкой. Ссылка в Московском государстве встречается в виде поселения в украйных южных городах, а с присоединением Сибири – в Сибири. Ссылка имела значение колонизации страны.
Ссылаемый поселялся или, как тогда говорилось, записывался в чин, в какой придется, т.е. или в казаки, или в солдаты, или в какой-нибудь другой разряд лиц. Тюремное заключение было до смерти и на определенный срок. Относительно самого порядка тюремного заключения надо заметить, что и теперь тюрьмы далеко не совершенно устроены, а в то время они отличались крайним несовершенством.
Преступники заключались без разделения по полу, возрасту и по роду преступлений. Содержание их было крайне плохо обеспечено. Обыкновенно, заключенные no-очереди, в количестве двух-трех человек, ходили в кандалах по улицам в сопровождении сторожа и собирали пропитание Христовым именем. Заключенные посылались в кандалах на государевы работы.
4) Лишение чести. К лишению чести относятся наказания или просто устыдительные, или позорящие, или, наконец, такие, с которыми соединяется лишение гражданских или политических прав. К просто устыдительным относятся более легкие формы; к позорящим – более чувствительные посрамления.
К устыдительным в Москве можно причислить выдачу головой, которая применялась в местнических спорах. К позорящим надо отнести торговую казнь, состоявшую в том, что наказуемого возили по площадям и улицам и били кнутом в присутствии всенародного множества. Лишение прав в Московском государстве вовсе не было известно. Бояре и окольничие лишались своих чинов, но прав вообще никто не лишался.
Наказанный кнутом и тюремным заключением, по отбытии срока заключения, водворялся в прежний свой чин или, в случае ссылки, записывался в новый, в новом месте жительства. Ссылка была тоже водворением в чин, но на новом месте. В указах нередко писалось “наказать кнутом, да записать в казаки” или “записать в чин, в какой пригоже”.
5) Денежные взыскания и конфискация имуществ. Наказания этого рода в Москве не имеют уже того исключительного значения, каким они пользовались прежде, но и в Московском государстве они играют еще весьма заметную роль. Конфискация имущества есть обыкновенное наказание в преступлениях против Царского Величества, где оно постоянно сопровождает смертную казнь.
Кроме того, она назначалась за неправые местнические челобитья и за преступления против порядка службы. Пени и мелкие денежные штрафы были очень употребительны, как плата за бесчестие и в некоторых других случаях.
Встречаемся иногда с прибавкой к светским наказаниям некоторой церковной кары. Сюда относятся: публичное наказание в церкви, отлучение от церкви и пр.
[1] Слово “вира” может быть не славянское, а германское. У немцев есть термин – werigelt, weregelt, vere, что значит “цена убитого”, от gelt – деньги и wer – человек. Князья-варяги могли ввести в употребление привычный им термин.
[2] Частное вознаграждение, по некоторым статьям Правды, не стояло в постоянном отношении к выкупу, платимому князю. При отсечении руки и ноги оно равняется половине княжеской платы, при повреждении пальца и нанесении ран – трети (III ред. 30, 34); при выбитии зуба – Чи (III ред. 93).
Размер головничества в ст. 4 Троицк, сп., которая говорит о головничестве, не указан. Но выражение “головничество” можно сблизить с выражением “за голову”. В ст. 2-й I ред. говорится: “Аще не будет кто мстя, то 40 гривен за голову”. Плата за голову, надо думать, и есть головничество. Таким образом, головничество равняется вире.
О плате за голову говорят и некоторые другие памятники, напр., договор Новгорода с немцами 1189 г. и Мстиславов Смоленский договор. И в том и другом под платой за голову надо понимать частное вознаграждение, головничество. В договоре Новгорода только одна статья о побоях, нанесенных женам и девицам, говорит о плате пострадавшей и о плате князю.
Каждая из этих плат определена в 40 гр. старых кун. Все остальные статьи упоминают только об одной плате в пользу пострадавшего. Но если князь получал за побои, то в молчании договоров о плате князю в других преступлениях можно видеть только неполноту редакции.
Сличение древнейшего списка Русской Правды с позднейшими наводит на мысль, что “продажа” позднейших списков в древнейшее время имела значение частного вознаграждения. Статья 6-я I ред. о том, кому нанесены побои и раны, говорит: “Оже ли себе не может мьстити, то взяти ему за обиду 3 гривне, и летцю мзда”.
Три гривны заменяют здесь месть и составляют частное вознаграждение “за обиду”. Соответствующая этой статье 31-я ст. III ред. не говорит о мести, а три гривны называет продажей, т.е. штрафом в пользу князя. Везде, где I ред. говорит о плате за обиду, можно видеть частное вознаграждение.
Этот характер платы за обиду удерживается и в некоторых статьях позднейших списков (III ред. 57); но в других плата за обиду называется “продажею” (III ред. 25), т.е. штрафом князю. Развитие княжеских продаж идет в период Русской Правды на счет сокращения частного вознаграждения. Но большого единообразия практики наше древнее право не представляет.
Договор Новгорода с немцами конца XII в. говорит как о частном вознаграждении о таких платах, которым Русская Правда присваивает наименование продажи. В Пространных списках Русской Правды плата в 12 гривен нередко называется продажей, а в договоре с немцами она платится “за сором”, т.е. пострадавшему. Штрафы и их размеры определялись княжеским судом, причем, конечно, значительную роль играло усмотрение судьи.
