Судебные уставы 20 ноября в их первоначальной редакции были, как мы уже видели, плодом более чем двадцатилетней работы, неразрывно связанной с именем графа Блудова, ускоренной и доведенной до конца искренним желанием царя-освободителя дать русскому народу „суд скорый, правый и милостивый”, для всех русских людей равный, безволокитный и неразорительный.
Справедливо заметил Миттермайер[1], что судебные уставы были результатом окрепшего убеждения о невозможности дальнейшего существования устаревшего порядка, убеждения, которое сломало самые сильные препятствия и побудило к введению новых, более лучших учреждений. К сказанному им следует прибавить, что в этом огромном труде правительство и общество шли рука об руку, что в нем сказалось исполнение исторической миссии престола упорядочить дело правосудия.
Не политическими волнениями, не борьбой политических партий и политических страстей вызван к жизни этот великий памятник законодательства, а исключительно осознанными правительством и обществом потребностями правосудия. Не политическое господство того или иного интереса стремится он закрепить и развить, а государственное господство общего, для всех одинакового интереса правды и справедливости насаждает он в русской земле.
Его государственная миссия та же, какой была миссия Судебников, какой затем была миссия Соборного уложения 1649 г.: „…чтоб московского государства всяких чинов людям, от большего и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем равная… чтоб его государево царственное и земское дело утвердити и на мере постановити, чтоб те все великие дела впредь были ничем нерушимы”[2].
Русская Правда, Судебники, Соборное уложение, судебные уставы — все эти памятники служили делу русского правосудия, каждый из них знаменует эпоху, каждый и определялся своей эпохой. Правда насевала первые семена писаного права среди разрозненных по своей жизни и по своим юридическим обычаям племен славянских, но она теряется во мраке веков, даже происхождение ее в точности неизвестно.
Судебники вызваны к жизни главным образом волостельской и приказной неправдой, на нее они ополчаются, но не забывают и особенных интересов московского правительства, вложив крупную лепту к упрочению московского великокняжеского престола.
Соборное уложение создалось в вихре государственных безурядиц; нужно было устранить политическое шатание масс; необходимо было оградить безопасность общественную и от внутренних врагов, лихих людей всякого рода; оттого-то „оно грозно, как русский царь”, точно и повелительно, как приказ победителя; вопреки вводному указу, оно не дает суда всем равного: восстанавливая прочность власти государственной, необходимо было сохранить в силе и все прочие власти, служившие ей опорой. Различием состояний продолжает определяться различие суда и даже многих наказаний.
Судебные уставы разрабатывались при совершенно иных условиях. Власть государственная была вполне прочна; нечего было опасаться ни врагов внешних, ни врагов внутренних; внимание ее могло быть направлено всецело на улучшение дела суда, без всяких посторонних соображений.
Крымская война послужила не во вред, а в пользу реформ: она указала высшему правительству на необходимость сближения с народом для противодействия злоупотреблениям, широко развивавшимся под покровом канцелярской тайны.
Таким образом, условия для судебного законодательства сложились в высшей степени благоприятно, и девиз, твердо им намеченный, гласил: правосудие для народа и, по возможности, посредством народа. Не ограждение привилегий сильных, а охрана слабых, не увеличение прочности государственной власти, и без того могущественной, а предоставление судебной защиты всем поровну, меньшинству, как и большинству, стали его задачей.
Потому-то судебные уставы в истории русской жизни знаменуют поворот от порядка полицейского к порядку правовому, от правительственной опеки — к системе самостоятельности и самодеятельности народной.
Составители судебных уставов и высшее правительство, давшее им свою санкцию, твердо и много доверяли русскому народу, его чувству права, его знанию меры. Этому судебные уставы обязаны своими лучшими постановлениями, преимущественно в области уголовного судопроизводства.
Напрасны были предостережения, исходившие из-за границы, поддерживавшиеся несколькими голосами и в России, которые, указывая на неорганизованность массы русского населения, на непривычку его к общественной деятельности и вообще на отсутствие у него политического воспитания, возражали против суда присяжных заседателей, против учреждения мировых судей, даже против гласности.
Составители судебных уставов неуклонно отвечали им: присяжные заседатели, как и мировые судьи,— институт юридический, а не политический; русский народ, может быть, и не воспитан еще политически, но его воспитает тот же гласный суд, открыв доступ и для его участия в государственной деятельности.
Они помнили при этом, что русские государи в самые трудные исторические минуты исправляли при помощи народа судебные неурядицы, созданные волостельским и приказным элементами, помнили, что русский народ в течение всей эпохи крепостного гнета берег и хранил в своей среде правый суд, и без сомнений положились на него. Опыт блистательно подтвердил основательность их действий.
С другой стороны, составители судебных уставов твердо верили и в дело прогресса общечеловеческого. Им чужд малейший упрек в стремлении быть национальными во что бы то ни стало, даже ценой справедливости. Они сознавали существование других народов, прошедших более нас на пути культуры, заслуживающих быть нашими учителями при начертании нового еще у нас правового порядка.
Составление судебных уставов выпало на ту пору, когда западноевропейская мысль была занята критическим анализом французского строя правосудия и обратила уже пытливое внимание на систему, послужившую для него образцом, но значительно им измененную, а именно на систему английскую.
Из этой критики впоследствии появились и положительные плоды — австрийский устав 1873 г., судебно-уголовные кодексы объединенной Германии 1876—1877гг., французский проект комиссии Леруайе, итальянские проекты и др.
Но критическая литература Западной Европы достигла уже значительного развития в период составления судебных уставов и удержала нашу законодательную власть от чрезмерного увлечения французскими образцами, заставив ее обратить внимание и на английское законодательство.
Хотя последнее было известно им только в общих очертаниях, а не в деталях, хотя влияние французской доктрины сказывается прямее, непосредственнее, однако все же учителями составителей судебных уставов были не один, а два народа, которые по справедливости могут быть в области процесса названы учителями всего человечества. Весь мир живет началами того и другого, вся цивилизация в области процесса определяется англо-французскими положениями.
Но составители судебных уставов не принимали их без проверки. С одной стороны, необходимость выбора между ними, с другой — доверие к силам русского народа и сознание его особенных интересов были причиной того, что прямого заимствования в судебных уставах очень мало, почти совсем незаметно.
В нашем новом процессе есть много сходного с английским и особенно с французским, в общих очертаниях он приближается к тому же типу, который выработан этими лучшими представителями европейской культуры, и устанавливает наши родственные с ней отношения.
Но в то же время почти ни один процессуальный институт уставов не может быть признан ни английским, ни французским; на каждом из них лежит печать самобытности, каждый из них имеет самостоятельную, русскую физиономию, приноровленную к русским нуждам, непонятную без изучения русских условий. Наш мировой суд далек от английского земского представительства, еще более далек от мировых судей французских.
Наш суд присяжных равным образом вылился в институт совершенно самостоятельный, представляющий значительные черты отличия как от английского, так и от французского образцов. Еще менее общего с ними имеют наши адвокатура и прокуратура, не говоря уже о суде кассационном, принявшем совершенно иные очертания. Изучать русский процесс по английским или по французским источникам невозможно, этот прием привел бы к крайне неправильным аналогиям.
Язык судебных уставов отличается изяществом, легкостью; это так называемый язык литературный. Рассчитанные для народа и предполагавшие помощь народа суду, судебные уставы излагались так, чтобы их постановления были понятны для каждого грамотного человека, хотя и не юриста по профессии.
Крупные достоинства судебных уставов по содержанию введенных ими новых процессуальных норм вне всякого сомнения. Гласность суда устранила влияние канцелярии и взяточничество; состязательность повела к развитию более энергичной деятельности сторон в процессе; устранение формальной теории доказательств оградило общественную безопасность от преступников наиболее опасных; ограничение судебного разбирательства по существу двумя инстанциями, а в некоторых случаях — даже одной значительно ускорило ход уголовных дел; отделение судебной власти от административной поставило судебную деятельность на высоту, какой она никогда прежде не достигала.
Под влиянием судебных уставов юридическое образование начало у нас быстро развиваться; юридические факультеты и высшие юридические школы, прежде очень мало посещаемые, стали быстро наполняться, а пресса обогатилась юридическими органами, прежнему времени совершенно неизвестными[3]. Появляются и не существовавшие прежде юридические общества[4].
Общий подъем юридической мысли в России был прямым и ближайшим следствием судебных уставов. Три с половиной десятилетия, истекшие со времени их издания, доказали, что это — замечательнейший памятник нашего законодательства, одно из самых ценных украшений великого освободительного царствования, памятник, утвердивший в нашей жизни драгоценные ростки законности и правды[5].
Святая обязанность каждого русского юриста отныне ясна: состоит она в том, чтобы оберегать начала судебных уставов в их первоначальной чистоте, ограждать животворящий их дух, внутренний их смысл от всяких искажений и переделок, составляющих ясный или прикрытый поворот к старому порядку вещей, и содействовать дальнейшему развитию законодательства в духе этих начал.
Под влиянием судебных уставов сделаны некоторые изменения и в нашем прежнем процессуальном законодательстве, именно правилами 11 октября 1865 г. Они стремятся к устранению медленности судопроизводства, ввиду чего уменьшается число судебных инстанций, отменяется рукоприкладство под записками и вследствие того значительно сокращаются сроки движения дел; кроме того, они ввели более льготные для судей правила относительно оценки доказательств, распространили действие постановлений уголовного устава о мерах пресечения обвиняемым способов уклоняться от следствия и суда на старые судебные места, ввели в них начатки гласности и устности судебного разбора.
[1] Миттермайер К. Новый проект русского уголовного судопроизводства // Журнал Министерства юстиции. 1864. № 3.
[2] Вводный указ к Соборному уложению 1649 г.
[3] „Журнал Министерства юстиции” начал выходить с половины 1859 г., „Юридический журнал” Салманова издавался в 1860—1861 гг., „Судебный вестник” — с 1866 г. по 1875 г., „Журнал гражданского и уголовного права” — с 1871 г., с 1894г. переименован в „Журнал Юридического общества при Спб. университете” (ныне „Вестник права”).
„Московский юридический вестник” издавался с 1868 г. по 1897 г., а „Юридическая летопись” — с 1890 г. по 1892 г.; ныне, кроме того, издаются „Право”, „Судебная газета” и „Юридическая газета” в Петербурге, а также в Тифлисе и Варшаве.
[4] Московское общество основано в 1863 г. (закрыто в 1898 г.), С.-Петербургское — в 1877 г., а при нем в 1898г. учреждена русская группа международного Союза криминалистов. В 70-х годах возникли общества Одесское и Киевское, а позднее появились общества Ярославское, Курское, Киевское, с 1900 г. — Харьковское и Томское, все при университетах.
[5] См.: Право. 1899. № 48; весь этот номер посвящен 35-летию уставов; в нем содержатся речи, произнесенные в заседании С.-Петербургского юридического общества по этому предмету.
