Браки, совершенные с нарушением главных приведенных выше условий, как акты незаконные, не суть браки. Уничтожение таких союзов не может быть названо ни прекращением, ни расторжением брака.
Развод таких союзов тем в особенности отличается от расторжения брака, что в последнем случае все последствия, возникшие при существовании брака, остаются в силе (например, дети признаются законными); между тем в первом случае никаких законных последствий такой союз дать не может. Здесь будет идти речь лишь о прекращении и расторжении действительного брачного союза.
По учению церкви, брак прекращается только физической смертью (и то не вполне, ибо только этим можно объяснить сопротивление церкви допустить повторение брака); расторгается же брак единственно вследствие прелюбодеяния.
Византийское светское право (Истин. и Прохирон), регулируя прежнюю безусловную свободу развода, какая была допускаема древнеримским правом, распространило причины расторжения брака, допускаемые церковью. Причинами расторжения брака были признаны тогда следующие обстоятельства:
1) обстоятельства сторонние, но препятствующие осуществлению цели брака:
а) безвестное отсутствие супруга, именно для находящихся в плену была назначена 3-летняя давность; для прочих случаев отсутствие не служит причиной прекращения брака: жена, не получая известий от отсутствующего мужа и даже услышав, что умер, должна идти на место предполагаемой смерти его и удостовериться в ней письменным свидетельством;
б) неспособность мужа к супружескому сожитию (если до брака она не была известна);
в) болезнь, в частности – проказа (заразительная болезнь).
2) Обстоятельства, зависящие от воли супругов, как непреступные (поступление в монашество, даже одного из супругов), так в особенности преступления, а именно:
а) прелюбодеяние, доказанное судебным порядком, но с различными определениями для мужа и жены (прелюбодеяние мужа тогда только признается причиной развода, когда оно ведет к разрушению семейной жизни, т. е. когда оно совершено в доме, или когда муж заводит другую постоянную семью на стороне);
б) действия жены, указывающие на возможность прелюбодеяния, если она пьет с посторонними мужчинами или моется с ними в бане, если проведет ночь (без ведома мужа) вне дома, кроме дома своих родителей, если она присутствует на конских ристалищах, в спектаклях и на охоте;
в) другие преступления, совершаемые одним супругом по отношению к другому, как-то: покушение на жизнь, посягательство на целомудрие жены, ложное обвинение в суде мужем жены своей в прелюбодеянии;
г) общие преступления, не имеющие связи с семейным правом: необъявление другому супругу о заговоре против государя.
Из этого видно, что причины расторжения брака, основанные на преступлениях и пороках, не одинаково оцениваются по отношению к мужу и жене. Та же разница к невыгоде жены замечается и в последствиях развода: муж во всяком случае мог вступить в брак, жена же, признанная виновной, заключалась в монастырь, откуда в течение первых двух лет могла быть извлечена волей мужа, в противном случае оставалась там навсегда.
По учению древнерусского права, прекращение брака обусловливалось только физической смертью. В языческую эпоху господствовало понятие, что брак (с одной женой) простирается и за пределы гроба: на это указывает сожжение вдовы у руссов при смерти мужа, так подробно описанное арабскими историками.
Между прочим Массуди рассказывает: «Если умирает муж, то сжигают вместе с ним и его жену живою; но если жена умирает, то мужа не сожигают. Если умерший был холост, то его женят после смерти, а женщины стремятся сами быть сожженными, чтобы войти в рай» (ср. Котляревского: «О погребальных обычаях»).
Смерть политическая (лишение всех прав состояния, поток и разграбление), а равно и отдача в рабство не прекращали брака. На поток выдавали именно с женой и с детьми (см. Рус. Пр. Кар. 5). Согласно с установившимся воззрением на смерть политическую, и в новой истории (после Петра), хотя установился новый взгляд на дело, уцелели остатки прежнего.
Именно Петр в 1720 г. (П. С. З., № 3628) позволил женам сосланных в вечную каторжную работу или выходить замуж за других, или поступать в монашество, или оставаться вне брачного союза. Но здесь не указано, должна ли в таком случае жена испрашивать на то особое разрешение от духовной власти, т. е., иначе, неизвестно, признана ли здесь ссылка за обстоятельство, прекращающее брак или за причину расторжения брака.
Но потом в указах, издаваемых на основании предыдущего, законодатель усвоил определенный взгляд на это, именно, что вечная ссылка ведет лишь к дозволению подать просьбу оставшемуся супругу о вступлении в новый брак, и что такое разрешение дает синод (ук. 1753), который, впрочем, в 1767 г. делегировал это право епархиальным архиереям (П. С. З., № 10086, 10101, 12934).
Уже в XIX в. это право жен распространено и на мужей (1804 г., П. С. З., № 21276). Но какая именно ссылка ведет к расторжению брака, или что называется вечной ссылкой, оставалось неуясненным до 1808 г., когда, по особому запросу синода, было разъяснено, что под этим разумеется всякая ссылка на поселение.
При этом, очевидно, имелось в виду более то обстоятельство, что супруг, помимо воли своей, должен уйти на далекое расстояние от местожительства другого супруга, более, говорим, чем лишение прав состояния, соединенное с ссылкой. Этим объясняется, почему весьма поздно, именно в 1843 г., то же правило распространено на жен преступников, заключенных в арестантские роты.
То же еще более открывается из того обстоятельства, что в случае желания другого супруга следовать за осужденным на место ссылки это ему позволяется (1818 г., № 27231), и брак в таком случае остается в своей силе, чего, конечно, не могло быть, если бы определяющим моментом прекращения брака было лишение прав (смерть гражданская).
Это в высшей степени утешительная черта непоследовательности закона, который, хотя и лишает человека всех прав, но не решается лишить его самого драгоценного из них. Если оба супруга одновременно лишены прав, брак между ними остается в силе.
Поступление в монашество одного супруга было в Древней Руси законной причиной для расторжения брака: «Обычай же есть, говорит указ 1712 г., что муж с женою согласие творят, чтобы муж в монаха постригся, а жена бы свободна была пойти за иного. Сей развод простым кажется быти правильный…» (П. С. З., № 4022).
Он и действительно правильный с точки зрения светского византийского права. До нас дошли и образцы таких условий между супругами из древнерусского быта. Однако, это обстоятельство обратилось к невыгоде слабейшей стороны и прикрывало собой одностороннее расторжение брака по другим целям.
По показанию Котошихина, «муж, найдя жену несовестливою или увечною, или сам постригается, или умышляет над нею учинить, чтобы она постриглась: бьет и мучит всячески и вместе с нею не спит…».
По свидетельству приведенного выше указа, супруг получивший развод от другого, пожелавшего поступить в монастырь, получал (или выговаривал себе) право на вступление во 2-й брак.
Но законом, впрочем, довольно поздним (ук. патриарха Иоакима 1681 г.), это было прямо запрещено: «Буде жена от мужа пострижется, и мужу ее иные жены не поимать; также и женам по пострижении мужей своих не ити замуж».
Как смотрела правительственная (церковная) власть на это раньше, сказать трудно: показания памятников неясны (см. примеры решений патриарха 1642 г. по делу Путилова и Иванова в Рус. Ист. Библ. Т. II).
Петровское законодательство обратило особое внимание на эту причину расторжения брака, преследуя с большой энергией вообще поступление в монашество людей здоровых и молодых. Именно тогда было установлено, что
а) самовольные условия о разводе для поступления в монашество не дозволяются;
б) запрещено поступление в монастырь одного супруга (позволяется вступление в монастырь одновременно обоим);
в) это позволение обусловливается достижением известного возраста (по прибавлению к Дух. Регл., речь идет только о жене, которая должна иметь не менее 50–60 лет) и
г) положением детей: при малолетстве и необеспеченности детей вступление в монастырь не позволяется, если даже все вышеуказанные условия есть налицо.
Отсутствие одного супруга из местожительства другого определяется в нашем праве иначе, чем в византийском. 1) Обстоятельство это применяется одинаково как к мужу, так и к жене; 2) имеется в виду не одно безвестное отсутствие, но и всякое, при котором является невозможным брачное сожительство (примером может служить упомянутый выше развод Бельского, по рассказу Герберштейна).
Однако, и эти постановления о безвестном отсутствии далеко не были руководящими для практики, как показывают акты того времени.
Из них следует, что, хотя супруги не получали развода по отсутствию, но тем не менее оставшийся супруг свободно заключал брак с третьим лицом; что возвратившийся прежний супруг в какое бы то ни было время мог предъявить свои права на жену, и что, наконец, именно тогда наступал развод большей частью первого брака, но могло быть, что и второго.
С Петра Великого в законе формулировано именно безвестное отсутствие, как причина расторжения брака (см. ук. 1722 г., № 3963 и ук. 1723, № 4190). Окончательно установлено ныне действующее право в 1810 г. (П. С. З., № 24360). Срок отсутствия общий – 5-летний и особенный – 10-летний для попавших в плен.
Из препятствий осуществлению цели брака при совместном жительстве обоих супругов, русское обычное право знает то, которое было в виду и у византийских законодателей, т. е. неспособность мужа к супружеской жизни.
Но в русском праве и в этом отношении не были усвоены ограничительные условия византийского закона: развод и по этой причине требовал взаимного согласия супругов: брак расторгался только тогда, когда сам неспособный подал о том заявление.
Но, кроме этого обстоятельства, признаваемого и ныне действующим правом, русское обычное право прежних времен знало другое обстоятельство, равносильное предшествующему, но приписываемое жене, именно бесплодие:
известен случай с великим князем Василием Ивановичем и его супругой Соломонией (1525 г., по Герберштейну; впрочем, в этом случае наступил собственно не развод по бесплодию, а насильственное поступление жены в монашество, которое уже и привело к разводу).
Это обстоятельство в новом праве отнюдь не считается причиной расторжения.
Проказа византийского права у нас истолкована, как болезнь в обширном смысле слова, так как это обстоятельство состоит в связи с предыдущим. Убеждение, что долговременная и неизлечимая болезнь есть достаточная причина для развода, заметно в обычном праве с древнейших времен: так, в уставе Ярослава читаем: «Аже жене лихий недуг болит, или слепота, или долгая болезнь, про то ее не пустити; такоже и жене нельзя пустити мужа».
Если церковное право воспрещало это, значит, жизнь подавала к тому поводы. Пример великого князя Семена Ивановича (1350 г.) указывает, что даже мнимые болезни приводили к разводу с правом для обоих супругов вступать в новые браки.
Что такой взгляд удержался до самого XVIII в., доказывает синодский указ 1723 г. (П. С. З., № 4190), где между прочим в п. 11 читаем:
«разлучающихся мужа и жену от брачного союза за болезнями отнюдь без синодального рассуждения не разводить и не постригать;
токмо исследовать о том обстоятельно и опасно, посвидетельствовав болезни докторами, присылать доношения с письменным свидетельством в синод и ожидать синодской резолюции».
Из этого постановления очевидно, что за причину развода признаваема была всякая болезнь (продолжительная и неизлечимая); что и в XVIII в. по этой причине мог быть дан развод синодом; что, наконец, по общему порядку болезнь вела к пострижению, т. е. и эта причина сводилась к поступлению в монашество, хотя в действительности болезнь, а не поступление в монашество здесь была причиной развода.
Неволин замечает, что эта самая неосновательная причина, потому что помощь больному супругу есть одна из высочайших обязанностей другого. Но древнее право, очевидно, допускало эту причину не по воле здорового, а по воле больного супруга, для которого семейная жизнь могла быть только тягостью, а успокоение в монастыре, служившем в то время больницей, единственным счастливым выходом.
В одном из могилевских актов развода для поступления в монашество заявление о разводе делается не здоровым мужем, а больной женой, а именно, что она, «сделавшись больною, не может жить уже в супружестве и служить мужу, а потому должна удалиться на покуту и хочет быть черницею» (1609 г.).
Такая причина, несомненно, уважительнее требований развода по некоторым другим причинам. Вышеприведенный факт насильственного удаления мнимобольной жены великим князем Семеном Ивановичем есть злоупотребление этим началом.
Нравственные причины расторжения брака. Из них византийское право знает только одно – прелюбодеяние, так как все другие порочные действия жены, исчисленные выше, сводятся к предположению о прелюбодеянии. Русское право отличается в этом отношении от византийского двумя чертами:
а) равенством условий для мужа и жены при разводе по этой причине. Правда, это достигнуто было не вдруг. Нечего говорить о временах язычества, когда допускаемо было не только многоженство, но и наложничество.
Однако, мы видели, что и в христианскую эпоху не скоро исчезло многоженство; наложничество же оставалось в полной силе весьма долго. В XII в. вопрошание Кириково свидетельствует о том весьма наивно, но несколько загадочно:
«Рех ему: а аже, владыко, се друзии наложницы водять яве и дети родять, яко со своею, а друзи с многыми отай рабами; которое луче? – Се не добро, рече, ни се, ни оно. Рех: владыко, аже пустити свободна? (вероятно: может ли жена по той причине расторгнуть брак?). Сде, рече, обычай несть таков; а лепше иного человека въскупити, абы ся и другая потом казнила» (может быть: лучше наказать денежным штрафом, чтобы и другим то было неповадно), т. е. здесь не позволяется расторгать брак по открытому прелюбодеянию мужа.
В конце концов, однако, устанавливается равенство условий для мужа и жены по отношению к этой причине развода.
б) Другое отличие русского права касается последствий расторжения брака по прелюбодеянию: когда установлено правило, что это обстоятельство ведет к расторжению брака и при виновности мужа точно так же, как и при виновности жены, то и запрещение нового брака для виновного супруга стало простираться на обоих супругов.
Замечательную черту в этом отношении в обычном праве составляет требование, чтобы расторжение брака и по этой причине основано было на взаимном согласии обоих супругов: из актов допетровской Руси видим, что, если брак уже был расторгнут духовной властью по причине прелюбодеяния, то супруги иногда продолжали его или потом окончательно расторгали по взаимному соглашению.
Кроме указанных выше причин, которые сами по себе ведут к расторжению брака, древнерусское право допускало расторжение по несогласной жизни супругов, несмотря на то, что оба супруга отличаются верностью, здоровьем и пр. Брак имеет целью, по выражению памятников обычного права, «совет», т. е. единение идей и чувств.
Само собой разумеется, что несогласия супружеской жизни должны проявиться в фактах, определенных действиях одного или обоих супругов; самые же действия могут быть вызваны или экономической невозможностью поддержания семейной жизни, или несогласием между родственниками жены и мужем (например, в княжеских семействах при войне зятя с тестем), или порочностью и даже преступлениями одного из супругов.
Правда, в актах попадаются случаи развода по соглашению обоих супругов, ничем не мотивированные, кроме несогласия, «недоброй жизни», но здесь, очевидно, подразумеваются объективные фактические проявления несогласия (не простое «несходство характеров»).
Об этом свидетельствует памятник XII в.: «Ожели вельми зло будет, яко не мочи мужю держати жены, или жена мужа»: если, например, жена найдет мужа задолжавшим и пьяницей, который начнет пропивать ее одежды, то развод допускается (следует думать, что здесь экономическое расстройство дел мужа предполагается уже бывшим до брака и неизвестным прежде жене, а затем по наступлении брака оно становится причиной развода лишь тогда, когда является результатом порочности мужа).
В актах есть случаи разводов, мотивированных просто одной бедностью, но под этим, конечно, скрывается несогласие – естественный результат мелких счетов, возникающих от гнетущей нужды.
Точно так же развод по несогласию супружеской жизни мотивируется иногда преступными действиями одного супруга против другого; например, жена подводит воров к имуществу мужа; устав Ярослава говорит: «Если жона ведет мужа покрасти клеть или товар…».
Это лишь отчасти напоминает учение византийских законов о таких преступлениях одного супруга против другого, как, например, покушение на жизнь, которые могут повести к лишению прав, а потому и к расторжению брака; те преступления, о которых говорит русское право, потому ведут к расторжению, что указывают на несогласие семейной жизни.
В чистом виде эта причина, не осложненная ни бедностью, ни преступлением, является в сказаниях Котошихина, Мейерберга и в некоторых актах. Котошихин рассказывает:
«И будет которая жена бывает противна, побои его (мужа) и мучения не терпит, жалуется сродникам своим, что он с нею живет не в совете, а бьет ее и мучит всячески, – и те сродичи на того человека бьют челом патриарху, или большим властям», которые после обыска через домашних и соседей отдают виновного в монастырь на смирение на ½ года или год;
если муж по возвращении в дом не исправится, то «их разведут и животы их им разделят пополам, и до семи лет им одному жениться на иной, а другой – за другого итти замуж не поволено» (XIII, 10).
Однако, этой причины развода нельзя смешивать с произволом не только одной стороны, но даже и обеих, как видно из приведенных примеров расторжения брака даже по причине прелюбодеяния[1].
Порядок совершения развода в Древней Руси есть или письменный договор между супругами, явленный светскому или духовному суду, или односторонний акт – отпускная со стороны мужа жене. В Московском государстве мало-помалу утвердилось правило, что развод дается епархиальной властью по жалобе одной стороны или по просьбе обеих.
Однако, и тогда весьма часто разводные письма утверждал местный духовный отец – священник. Законодательство XVIII в., разрешив совершение брака священникам, в деле расторжения шло обратным путем к большей и большей строгости требований. Указом 1730 г. запрещено отцам духовным прикладывать руки к самовольным разводным письмам, под тяжким штрафом и наказанием и даже лишением священства (П. С. З., 5655).
Но в 1767 г. (П. С. З., № 12935) синод опять заметил, что «распускные письма, в противность Закона Божия и правил св. отец, священно- и церковнослужители пишут, а другие, безрассудно утверждая оные быть правильными, таковые браки (разведенных) венчают».
Поэтому синод приказывает объявить священно- и церковнослужителям, «дабы они никому ни под каким видом разводных писем не писали, и по оным… мужей от живых жен и жен от живых мужей не венчали, а ежели кто за сим обязательством в таковых преступлениях окажется, оные судимы и извержены будут от своих санов неотменно, и о том их всех обязать крепчайшими подписками».
Затем право давать развод предоставлено было епархиальным архиереям и лишь в особых случаях синоду (для поступления в монашество и за болезнями). Но с 1805 г. утвердился обратный порядок: бракоразводные дела по общему правилу принадлежат синоду, по исключению – епархиальным архиереям (по лишению прав, по безвестному отсутствию).
Независимо от этого до начала прошлого века продолжали еще писать условия между супругами о раздельном жительстве; такие условия хотя и не принимаемы были за расторжение брака, но были условиями о разлучении от стола и ложа (separatio quodad mensan et torum).
В этом смысле гражданские суды считали себя вправе принимать их к явке и укреплению. Так поступила гражданская С.-Петербургская палата, приняв к совершению в 1819 г. запись между отставным поручиком Шелковниковым и его женой о раздельном жительстве с обязательством мужа выдавать на содержание жены; запись утверждена и сенатом.
Но Св. синод нашел такую запись противной каноническому праву; с ним согласились Министерство духовных дел, комиссия составления законов и, наконец, государственный совет в департаменте законов и в общем собрании.
При этом законом утверждено правило, что «никакие в гражданском управлении места и лица не должны утверждать между супругами обязательств и других актов, в коих будет заключаться условие жить им в разлучении».
Государственный совет распространил это правило на все христианские исповедания, не исключая и тех, «в коих брачный союз принимается за гражданский акт». С тех пор в действующем праве не существовало развода (separatio), который служил субсидиарным средством при невозможности расторгнуть брачный союз.
[1] В решении Св. синода по делу Мусиных-Пушкиных 1805 г. между прочим выражено: «Что касается до раздоров, происходящих между супругами, то, по содержанию 9-го ст. Евангелия от Матфея 19 гл., несогласия их не могут служить основанием к расторжению их брака» (О. Горчаков, прилож. № X).
