Судебные действия, могущие подлежать порядку негласности

Но каков же объем судебных действий и круг лиц, на которые может распространяться изъятие из порядка гласности, и те формальные условия, которые должны быть выполнены судом при принятии этой меры?

Вопрос об объеме судебных действий, подлежащих порядку негласного разбора, весьма спорный при первоначальной редакции устава[1], значительно упрощен по закону 1887 г. Ныне постановляется, что “объявление приговора во всяком случае происходит публично” (ст. 624 УУС), так что конечным моментом негласного разбора представляются судебные действия, такому объявлению предшествующие.

Но в случаях факультативного закрытия заседания суд может открыть его и ранее (ст. 621). Что же касается начального момента негласного разбирательства, то для определения его следует иметь в виду, что негласному разбору подлежат дела о преступных деяниях. Конечно, понятие дела очень широко, и для рассматриваемого вопроса из него нельзя вывести твердого ответа.

Важно, однако, что центр тяжести законодатель переносит на свойства и обстоятельства дела, подлежащего судебному рассмотрению, откуда можно заключить, что процессуальные действия, однородные для всех дел и не выполняющие содержание данного дела, не обнимаются запретом гласности.

Такое толкование подтверждается и правилом закона, согласно которому при факультативной негласности закрытие дверей заседания допускается только при явной в том необходимости, существование которой должно быть установлено и мотивировано в определении суда об удалении публики (ст. 621); необходимость же эта должна доказываться наличностью оснований, из которых исходил законодатель, а именно ограждением домашней жизни и семейных тайн, ограждением целомудрия и стыдливости потерпевшей, ограждением публики от соблазна, ограждением общественной безопасности и интересов правосудия.

Но эти основания могут быть налицо только с начатием изложения самого содержания дела, т.е. с начала судебного следствия, открываемого в мировых установлениях изложением жалобы, в общих установлениях – чтением обвинительного акта или заменяющих его документов, в апелляционной инстанции – докладом дела. Судебные же действия, предшествующие этому моменту, во всяком случае должны происходить гласно.

Того же взгляда держится и наша кассационная практика; в решении по делу Антипина (1873/651) высказано, что закрытие дверей заседания для публики может иметь место лишь перед началом судебного следствия, а не при действиях, ему предшествующих, каковы удостоверения в тождестве личности подсудимых, поверка вызова и явки свидетелей, образование состава судебного присутствия, “так как гласное производство подобных судебных действий несомненно важно для целей правосудия, а между тем по существу сих действий нет вообще основания к тому, чтобы они происходили по какому бы то ни было делу при закрытых дверях присутствия”. Даже теснота судебного зала не освобождает суд от соблюдения этой обязанности.

Тем же началом следует руководствоваться и при ответе на вопрос о гласности и негласности промежуточных судебных действий, происходящих между началом судебного следствия и объявлением приговора. Ограничение гласности закон допускает не на все время судебного разбора, а лишь на те действия, по которым закрытие дверей заседания для публики представляется мерой явной необходимости.

Если поэтому суд склоняется к закрытию дверей заседания от начала судебного следствия до объявления приговора, то в определении своем он должен указать причины, по которым негласность разбора представляется нужной для каждого из судебных действий, в этих промежутках укладывающихся.

Но подобные случаи, по мысли закона, должны быть исключительными; в виде же общего правила негласность может быть установляема только для некоторых отдельных действий, публичное разбирательство которых несовместимо с требованиями общественной нравственности.

Тот мотив, что перемежающееся открытие и закрытие заседания для публики может представлять какие-либо неудобства для судебного разбора, в глазах законодателя не имел никакого значения: интересы, связанные с гласностью для правильного отправления правосудия вообще, стоят несравненно выше интересов судебного удобства[2].

Притом от распорядительности председателя всегда зависит направить дело так, чтобы перерывы гласного разбора негласным происходили как можно реже, соединив в одно место все судебные действия, требующие негласного производства.

Происходящие между началом судебного следствия и окончанием производства судебные действия  носят двоякий характер. Они направлены или, во-первых, к выполнению процессуальных норм и разрешению отдельных вопросов, не раскрывающих содержания дела, или, во-вторых, к исследованию самого содержания его.

К первой группе принадлежат отводы свидетелей и сведущих лиц и приведение их к присяге, замена очередных заседателей запасными, обсуждение вопроса о необходимости отложить разбор дела, произвести освидетельствование и т.п.

Все такие отдельные судебные действия, содержания дела не раскрывающие, подлежат гласному производству, разве бы по самому существу их предстояло выполнить что-либо, нарушающее чувство стыдливости сторон и публики, например освидетельствование кого-либо при необходимости обнажить его (1876/243, Еличева).

В действиях второго рода следует различать, имеют ли они отношение к делам или эпизодам, по которым допускается закрытие заседания, или не имеют. Негласность может иметь место только в первом случае, и затем на обязанности суда лежит обеспечение гласности во всех тех частях производства, где отступление от нее не вызывается обстоятельствами, могущими служить основанием для негласного разбора.

Но применимы ли изложенные положения об объеме судебных действий, безусловно подлежащих порядку гласности, к делам о государственных преступлениях, прибавленным сюда законом 1872 г.? Точный смысл ст. 27 этого закона и редакция основанной на ней второй части ст. 1056 УУС[3] не оставляют сомнения для утвердительного ответа на этот вопрос.

Двери заседания закрываются лишь по особому постановлению суда на время рассмотрения самого дела, а не при производстве предварительных процессуальных действий. Они могут оставаться закрытыми лишь до объявления судебных прений прекращенными.

Закрытие дверей заседания во всех указанных случаях “должно быть не совершенным устранением всякой гласности, но только ограничением ее”[4]. Устраняя публику вообще, закон дозволяет, однако, председателю оставлять некоторых лиц в зале заседания частью по желанию сторон (подсудимого и потерпевшего), которым предоставлено право просить об оставлении в заседании каждому до трех лиц из своих родственников или знакомых (ст. 622 УУС), частью по инициативе самого председателя суда, который может допустить к слушанию дела как очередных присяжных заседателей, не вошедших в состав суда, так и лиц, принадлежащих к судебному ведомству или к сословию присяжных поверенных (см. 623).

Подобный порядок в отличие от полного устранения гласности, называется полузакрытием заседания; оглашение происходящего на нем в печати не допускается. Право сторон оставлять известное число лиц в судебном заседании не бесконтрольно; удовлетворение его зависит от председателя.

Распоряжения председателя, сделанные как по ходатайству сторон, так и по его собственной инициативе, не подлежат обжалованию. Но применимы ли те же правила к делам о государственных преступлениях, которые имел в виду закон 1872 г.?

Ответ должен быть утвердительный, так как и для этих дел обязательны общие правила уголовного судопроизводства, прямо не устраненные специальными о них постановлениями (ст. 1030 УУС).

Со стороны формальной пределы власти суда при ограничении гласности состоят в том, во-первых, что органом, вопрос о гласности разрешающим, должен быть сам суд; в судах коллегиальных эта власть принадлежит целому составу коллегии, а не единолично председателю[5].

Вопрос о закрытии заседания может быть возбужден или сторонами, или самим судом: почин суда устраняется только по делам, прекращаемым за примирением (п. 3 ст. 89 УУС), где требуется просьба сторон, и притом обоюдная; но и здесь почин может принадлежать суду, если при рассмотрении дела встретятся обстоятельства, требующие негласного разбора по соображениям общественным.

При обсуждении вопроса о закрытии заседания выслушиваются объяснения сторон (1868/160, Умецких; 1876/14, Гусева и др.), но ныне само обсуждение вопроса о закрытии заседания происходит непублично. Во-вторых, в случаях факультативной негласности суд должен составить особое определение о закрытии заседания.

Оно должно содержать в себе как соображения, приведшие суд к принятию чрезвычайной меры негласности (“по каким причинам”), так и точное указание объема производства, подлежащего порядку негласности (“какие именно действия должны происходить при закрытых делах”).

Для апелляционной инстанции пределы ограничения гласности те же, что и для суда первой инстанции (ст. 884, 888 УУС). Начальный момент негласности совпадает здесь с докладом дела, конечный – с объявлением приговора.

Что же касается инстанции кассационной, то из общего правила о гласности заседаний ее (ст. 918 УУС) закон не делает никаких исключений. Это не недомолвка, а постановление намеренное, которое объясняется, во-первых, тем, что кассационный суд не рассматривает дела по существу, ограничиваясь оценкой указанных сторонами нарушений закона, допущенных решавшим дело судом; во-вторых, что оглашению при кассационном разбирательстве могут подлежать лишь те обстоятельства дела, которые вошли в вопросы суда и в его резолюцию или приговор, т.е. в таких судебные акты, которые и в судах по существу до закона 1887 г. подлежали (ст. 624) порядку безусловной гласности.

Но Сенат, снисходя к интересам лиц женского пола, потерпевших от преступлений против женской чести, вынужден был видоизменить правило закона об оглашении происходящего на суде в печати; решения его по таким делам публикуются на общем основании, но фамилия потерпевшей означается не вполне, а лишь начальными буквами. Это применяется и при докладе дела сенаторами.


[1] Что было результатом несогласования относившихся сюда постановлений с последовавшим в проекте изменением произнесения резюме председателя на время после постановки вопросов, а не ранее того, как предполагалось прежде.

[2] Нельзя поэтому признать правильным положение, высказанное Сенатом в решении по делу князя Челокаева (1876/268), по которому при обвинении подсудимого в нескольких преступлениях, из коих одни подлежали негласному, а другие гласному разбору, сообразнее с требованием закона закрыть двери заседания для публики на все время судебного следствия по всем делам, если суд не мог знать перед открытием заседания, можно ли произвести судебное следствие так, чтобы отделить от него части, подлежащие обследованию при закрытых дверях, от тех, которые могут быть обследованы публично.

[3] Ст. 1056: “… Дела о других государственных преступлениях рассматриваются в публичном или закрытом судебном заседании по усмотрению суда, от которого зависит закрыть двери заседания и на какие-либо отдельные судебные действия, до объявления судебных прений прекращенными”.

[4] Так как “совершенное устранение гласности в производстве некоторых дел было бы вместе с тем и устранением самой надежной гарантии в соблюдении по этим делам установленного порядка и в усердном исполнении судьями, присяжными заседателями, прокурорами и защитниками подсудимых лежащих на них обязанностей” (Журн. соед. деп. Госуд. совета. 1864. №47. С 54.

[5] За исключением случаев устранения лиц женского пола и несовершеннолетних, применяемого единоличной властью председателя.

Иван Фойницкий

Иван Яковлевич Фойницкий — известный российский учёный-юрист, криминолог, ординарный профессор, товарищ обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Правительствующего сената. Тайный советник.

You May Also Like

More From Author