Сознание недостаточности различных попыток положить в основу давности то или другое правовое или уголовно-политическое начало привело Кестлина, Абегга и др. к тому странному результату, что они основным принципом всего института стали считать то, что в действительности есть только его условие.
Протечение известного времени не может быть признано основанием давности: 1) потому, что само время есть понятие отвлеченное и, как таковое, не может оказать на преступление ни погашающего, ни очищающего влияния. Представление о времени лишено всякого конкретного содержания: время может быть больше и меньше года, больше и меньше дня.
Ум человеческий через посредство времени определяет отношение между тем, что происходит в данную минуту, и тем, что было прежде или будет позже. Итак, время, разбитое на известные единицы, служит только мерилом, определяющим близость или отдаленность двух эпох, но отнюдь не началом, выясняющим различие между ними.
Все явления миpa, нас окружающего, представляют собою неразрывную цепь причин и последствий. Каждое событие коренится в предыдущем и обусловливает собою последующее. Процесс этот, как и все земное, происходит во времени, но время, само по себе взятое, бессильно оказать какое-либо влияние на то или другое общественное или частное отношение.
Иначе смотрит на этот вопрос Вильда; он говорит, что “от бесконечного влияния времени не может избавиться никакое существо, никакое жизненное отношение”. Сходно с этим рассуждают Кестлин и другие. Все они указывают на все сглаживающую, все уравнивающую силу времени.
Но, говоря так, они только обогащают науку абстрактными, ничего на значащими представлениями, фразою, быть может весьма красивою и громкою, но лишенною всякого положительного содержания. Время, повторяем мы, бессильно оказать какое-либо влияние как на явления миpa, нас окружающего вообще, так и на отношения правовые в особенности.
Поясним нашу мысль несколькими примерами. Так, если мы с течением времени забываем обиды, нам нанесенные, то причину этого обстоятельства следует искать не во времени, а в том, что новые впечатления, новые заботы как бы вытесняют из нашей памяти и заглушают прежде жгучее оскорбление.
Или если мы в речи разговорной часто утверждаем, что человек стареет с годами, то понятно, что причину его старости мы будем искать не во времени, а в законах развития и одряхления человеческой природы.
Или если, далее, мы говорим: два года тому назад нам жилось хорошо, а теперь плохо, то понятно, что причину этой перемены мы станем искать, не в двух истекших годах, а в наших семейных или имущественных отношениях.
Если, наконец, мы скажем: десять дней тому назад на улицах стояла непроходимая грязь, а теперь ее нет, то понятно, что явление это мы будем объяснять себе действиями солнца, ветра, а не влиянием бесконечной, “все смывающей”, ничего не щадящей силы времени.
Примеры эти, быть может, вызовут улыбку на устах серьезного читателя, но мы выбрали их потому, что, начиная с общепонятного, нам скорее удастся доказать всю призрачность и несостоятельность господствующей в Германии теории. Так, последователи ее видят одно из главных действий этой погашающей силы времени в том, что по прошествии многих лет в сознании народа сглаживается воспоминание об известном преступлении.
Нам думается, что факт этот можно гораздо проще и естественнее объяснить недостаточностью человеческой памяти и тем, что новые интересы, возникшие в течение этого времени, отодвинули на задний план тревогу, причиненную преступлением. Если бы время действительно имело погашающую силу, то влияние это распространялось бы безразлично на все человеческие отношения.
Но в жизни мы видим иное. Одно и то же деяние может при одних условиях быть долго памятным народу, а при других обстоятельствах оно может пройти незамеченным. В первом случае оно и через 20 лет будет присуще народному сознанию, во втором оно предастся забвению и чрез 5 лет.
Но спрашивается, мыслимо ли объяснять эти факты влиянием времени? И если бы допустить это влияние, то было бы интересно узнать, каким именно путем может оно осуществиться.
Киль по этому поводу очень остроумно замечает, что если поэты и говорят, что время разрушает замки, которых не могли одолеть коварство и сила врага, то всякому понятно, что под разрушительным действием времени следует разуметь разрушительную силу дождя, ветра, жары и т. п. причин.
Но спрашивается, каким образом факт истечения времени, взятый сам по себе, может иметь какое-либо сглаживающее или восстановляющее значение? Полемизируя также против оспариваемой нами теории, Киль весьма удачно указывает на сродство понятий о времени и пространстве.
Оба эти представления лишены всякого определенного содержания. Время может быть и больше и меньше года, и пространство больше и меньше известной страны. Оба эти понятия в существе своем неопределенны и растяжимы. Сходство между ними заключается, далее, в том, что они не могут оказать никакого влияния на бытие юридических институтов.
Так, было бы смешно разницу между установлениями двух государств искать в пространстве, их отделяющем, и говорить, что в Москве воспрещаются известные действия, дозволенные в Константинополе, потому, что между этими двумя городами находится столько-то сотен верст.
Точно так же невозможно и истечением времени объяснять существование давности. Самое простое, наглядное значение давности заключается в том, что по прошествии известного срока, государство перестает преследовать подозреваемого, и применять к виновному наказание, ему определенное.
И в том, и в другом случае отношения правосудия к означенным лицам существенно изменяются. Время – истечение известного срока – составляет необходимое условие этой перемены, но ни в каком случае не основание ее. Основание давности, как мы увидим из дальнейшего изложения, кроется в высших началах справедливости и в тех принципах, на которых покоится репрессивная деятельность государства.
Воззрение, нами рассматриваемое, заняло в науке уголовного права одно из самых видных мест, но оно принесло науке не пользу, а скорее вред. Оно своим кажущимся, обманчивым блеском ослепило многих ученых; усвоив его, они не стали более приискивать иного основания давности.
2) Защитники рассматриваемой нами теории признают, как мы увидим из дальнейшего изложения, за известными судебными актами и даже за поступками самого подсудимого, значение обстоятельств, прерывающих течение давности. Рассуждая таким образом, они впадают в величайшую непоследовательность.
Признавая основанием давности бесконечную силу времени, нельзя допускать ее перерыва. Где найдется та рука, замечает по этому поводу Киль, которая будет в силах остановить неудержимо вращающееся колесо времени?
3) Теория эта абсолютно неприложима к тому виду давности, который на практике встречается всего чаще, – к давности краткосрочной. Мы даже сомневаемся, чтобы сами последователи ее решились утверждать, что в основе трех- или шестимесячной давности лежит бесконечная, ничего не щадящая сила времени.
Теряясь в абстрактных представлениях, они не обратили никакого внимания на простой, повседневный случай и тем дали сильное орудие против себя.
Предпослав эти общие замечания, познакомимся в кратких чертах с воззрениями Кестлина, Абегга, Бернера и Шварце.
