Уголовное преследование погашается давностью, если в продолжение всего законом определенного срока не будет постановлен приговор, осуждающий подсудимого.
Единственное условие, необходимое для наличности этого вида давности, есть протечение всего законом установленного срока.
Погашающее влияние давности распространяется на все преступления без изъятия. Все исключения из этого общего правила, признаваемые как римским правом, так и многими средневековыми и некоторыми ныне действующими законодательствами, отброшены теорией и большинством современных кодексов потому, что те основы, на которых покоится давность, обнаруживаются во всей силе и по отношению ко всем особенно тяжким преступлениям.
И если законодатель желает охранить интересы уголовного правосудия от преждевременного погашения, то ему остается назначить для преступлений особенно важных более продолжительный давностный срок[1].
Течение давности, погашающей уголовное преследование, начинается с момента совершения преступления.
Вопрос о начале давности, разрешенный в такой общей формуле, не сопряжен, по-видимому, с какими-либо затруднениями, но в действительности он принадлежит к числу самых трудных и запутанных, именно вследствие того, что не все преступления совершаются мгновенно, что некоторые из них, напротив, требуют для своего содеяния более или менее значительного промежутка времени, в продолжение которого давность, конечно, не может воспринять своего течения. К подобным преступлениям мы причисляем все так называемые длящиеся или непрерывно продолжающиеся преступления (fortdauernde Verbrechen).
Преступления эти, существуя в течение более или менее продолжительного времени, представляют собою одно нераздельное целое. Преступная деятельность виновного выражается здесь не в отдельных преступных актах, а скорее, виновным создается известное законопротивное отношение, с прекращением которого только и может начаться течение давности.
Трудность разрешения рассматриваемого нами вопроса значительно увеличивается оттого, что наряду с длящимися преступлениями и теория, и некоторые иностранные законодательства признают еще преступления продолжаемые (fortgesetzte Verbrechen).
Под преступлениями продолжаемыми понимают обыкновенно целый ряд преступлений, совершенных одним лицом, но составляющих, вcлeдcтвие их внутреннего сродства, нечто единое и нераздельное. Оконченными эти преступления считаются с последним из наказуемых деяний, совершенным виновным, и с этого момента должно, по мнению большинства немецких криминалистов, начинаться течение давности[2].
С немецкими криминалистами, призвавшими это понятие к жизни, мы согласиться не можем, и потому отрицаем самое существование преступлений продолжаемых. Из определения, данного им, мы видим, что они считаются оконченными с последним из действий преступника; но действие это не находится в какой-либо внутренней, органической связи с теми актами, которые ему предшествовали.
Все преступления, совершенные виновным, являются самобытными, оконченными деяниями, обладающими всеми признаками, необходимыми для признания их состава полным. Последнему из преступлений виновного мы не можем придать вышеупомянутое значение, мы не можем счесть его окончанием других, прежде совершенных деяний.
Так, последняя из десяти краж, совершенных вором, не может быть рассматриваема как окончание всех его прежних краж. Вор мог перестать воровать и после первой, и после шестой, и после восьмой кражи. Вопрос этот зависел исключительно от его воли и вообще от обстоятельств дела.
Вехтер по этому поводу весьма верно замечает, что было бы очень странно обвинять в покушении лицо, совершившее только одно из десяти задуманных им преступлений. Итак, в преступлениях продолжаемым мы, в противность большинству немецких криминалистов, не признаем единства действия,[3] и преступления эти подводим под понятие стечения.
Защитники пpoтивoпoлoжногo мнeния с этим не согласны; они утверждают, что между всеми деяниями, совершенными виновным, находится тесная связь, и связь эту, как мы вскоре увидим, они определяют самым различным образом.
Отрицая единство действия в преступлениях продолжаемых, мы приходим к тому заключению, что давность должна начаться не со времени прекращения преступной деятельности виновного, а с момента окончания каждого из преступлений.
На это нам, быть может, возразят, что о безнаказанности виновного все-таки не может быть речи, пока не покроется давностью последнее из совершенных им преступлений, и что, таким образом, оба противоположных воззрения приходят, собственно говоря, к одному и тому же результату.
Замечание это, само по себе взятое, совершенно верно, но ссылаться на него как на обстоятельство, свидетельствующее в пользу целесообразности, созданного немецкими криминалистами, подразделения все-таки нельзя, так как, несмотря на тождество результатов, между обоими случаями есть несомненно важное процессуальное различие.
Отрицая самое бытие продолжаемых преступлений, мы утверждаем, что каждое из преступлений, совершенных виновным, погашается своею особою давностью, совершенно независимо от давности, погашающей другие преступления. Защитники оспариваемого воззрения, конечно, не согласятся с этим.
Признавая продолжаемое преступление единым деянием, они, естественно, распространяют уголовное преследование на все преступления, невзирая даже на то, что они находятся за пределами давностного срока. Таким образом, ими создается ни на чем не основанное изъятие из общего правила о распространении погашающего влияния давности на все вообще преступления.
Но, принимая во внимание все сказанное нами об основаниях давности, мы не найдем никакой достаточной причины для того, чтобы оправдать подобное изъятие. Его обыкновенно объясняют тою внутреннею связью, которая будто бы существует между всеми этими деяниями. Эту связь, это внутреннее сродство криминалисты определяют весьма различно.
Для того чтобы убедиться в несостоятельности всех этих определений, мы считаем необходимым, хотя вкратце, с ними ознакомиться. Профессор Ион (John) говорит, что для бытия продолжаемых преступлений необходимы три условия: 1) единство действия, 2) единство намерения и 3) единство нарушенного права.
Под единством действия (Handlung) он разумеет различные противозаконные деяния, cocтaвляющие одно целое, вследствие единства вызвавшего их намерения. Итак, замечает Шварце, первое условие является у него продуктом второго и поэтому не может иметь никакого самостоятельного значения.
Но затем спрашивается, каким образом можем мы убедиться в наличности второго элемента, и предположение о существовании единства намерения преступника, думается нам, должно быть признано произвольным. Можно ли, например утверждать, что лицо, совершившее несколько раз прелюбодеяние или кражу, совершая эти преступления в первый раз, имело непреложное намерение повторять их при каждом удобном случае?
Мы можем скорее предположить, что виновный после каждого прелюбодеяния или кражи зарекался снова совершать эти преступления, но что затем решимость эта оставляла его. Итак, мы видим, что единство намерения есть ни на чем не основанное предположение и что, напротив, опыт скорее убеждает нас в том, что каждое преступление является продуктом самостоятельного намерения.
О наличности единого намерения, по словам Тона, не может судить сам преступник; разрешение этого вопроса нельзя предоставить его произволу, а с другой стороны, говорит Ион, нельзя согласиться с мнением Гельшнера, считавшего необходимым решать в каждом конкретном случае, отдельно вопрос о наличности единого намерения.
По мнению Иона, единство намерения существует только в случае единства нарушенных прав (diе Einheit der Absicht soll nur da angenommen werden, wo dие Einheit der verletzten Rechte vorhanden ist). Итак, третье из выставленных Ионом условий служит выражением для первых двух, а потому в существе и свойстве нарушенных прав следует искать решение вопроса о том, имеется ли в данном случае продолжаемое преступление или нет[4].
На практике, по словам Шварце, тeopия Иона ведет к весьма странным результатам. Вор, укравший единовременно несколько вещей у разных лиц, совершает несколько отдельных преступлений, потому что он нарушает различные права, и, напротив, он совершает только одну кражу, если все эти вещи принадлежали одному лицу, так как в данном случае его намерение, его преступная деятельность были направлены против того же самого права.
С аргументацией Иона близко граничит мнение Геффтера. На отдельное преступление, входящее в состав продолжаемого, он смотрит как “на проявление одного противозаконного образа действий (als Manifestation einer rechtswidrigen Handlungsweise)”, т. е. той же самой решимости или намерения.
Наконец, профессор Воринген, отрицая этот момент, думает найти основание продолжаемых преступлений во внешней объективной стороне деяний. Под продолжаемым преступлением он подразумевает продолжение преступления в той форме, в которой оно проявилось при первоначальном его совершении.
Так, для признания продолжаемого преступления необходимо, чтобы кража происходила из одного и того же хранилища или чтобы выстрелы направлялись против одного и того же лица. На это Шварце весьма остроумно замечает, что преступление оконченное не может быть продолжено и что примеры Ворингена нисколько не убедительны.
Если А неделю тому назад ранил В в руку, а вчера прострелил ему ногу, то последнее преступление не будет продолжением первого, хотя в обоих случаях и существует тождественность и виновного, и лица пострадавшего.
Из всего сказанного видно, что теория оказалась бессильной определить ту внутреннюю связь, которая могла бы соединить в одно целое все отдельные преступления, входящие в состав так называемого продолжаемого преступления.
Невозможность уяснить каким-либо разумным образом состав этих преступлений приводит нас к сознанию совершенной бесполезности выделения продолжаемых преступлений из остальной массы воспрещенных деяний. Понятие это коренится не в природе вещей, а во временных, случайных потребностях.
Оно было выставлено практикою в то время, когда законодательство придерживалось в случае стечения преступлений начала сложения наказаний (Kumulationsprincip – quot delicta, tut poenae). Сознание жестокости этого правила и желание хотя несколько смягчить участь подсудимого, совершившего несколько более или менее однородных преступлений, привели к мысли о продолжаемом преступлении.
Но в настоящее время, как известно, законодательство совершенно иначе относится к вопросу о стечении преступлений, а потому и не оказывается никакой надобности в искусственном подразделении преступлений на простые и продолжаемые. Мы сочли необходимым поближе рассмотреть этот вопрос ввиду той трудности, с которою сопряжено определение начала давности в продолжаемых преступлениях.
Ион, Бернер, Геффтер, Шварце и все криминалисты, признающее существование продолжаемых преступлений, единогласно утверждают, что давность в этих преступлениях начинается с момента совершения последнего преступного деяния.
Применение этого положения на практике повлекло бы за собою нераспространение давности на деяния, совершенные, быть может, задолго до последнего преступного акта, и Вехтер весьма основательно замечает, что отдельные преступления, входящие в состав так называемого продолжаемого преступления, имеют совершенно законченный характер и вполне самостоятельное значение и что давность погашает их, несмотря на то, что относительно последнего из совершенных виновным преступлений, она начинается лишь с момента его окончания[5].
Так, например, если А совершил кражу в 1845 году, повторил ее в 1854 и 1857 г.г. и в 1860 г. был привлечен к суду, то казалось бы странным считать первую из совершенных им краж изъятой от действия давности, несмотря на то, что после содеяния ее прошло целых пятнадцать лет.
Выводя общий результат из всего сказанного об этой категории преступлений, мы приходим к тому заключению, что понятие о продолжаемом преступлении как о едином деянии лишено всякого основания и что вследствие этого погашающее влияние давности должно распространяться на каждое из противозаконных деяний, входящих в состав этого преступления.
Отсюда понятно, что течение давности должно начинаться не со времени прекращения противозаконной деятельности виновного, а с момента совершения каждого отдельного преступления.
Уложению неизвестно понятие о продолжаемых преступлениях. Все деяния, учиненные в одно или разное время, дотоле еще не наказанные давностью или же общим или особенным прощением не покрытые, совершенно верно отнесены статьею 152 к понятно о совокупности преступлений (concursus delictorum).
Из прямого смысла ст. 152 видно, что погашающее влияние давности распространяется на каждое из преступлений, отдельно взятых[6].
[1] Мы уже прежде указали на то, что римское право не распространяло давность на некоторые преступления. Законодательства средних веков увеличили число этих исключений и еще более стеснили круг действия давности, не распространив ее погашающего влияния на все преступления, совершенные в тайне, на все особенно тяжкие злодеяния, на crimina majestatis и на все те преступления, которые по закону Моисееву влекли за собою смертную казнь.
Из всех ныне действующих кодексов одни только Уложения русское и Австрийское допускают некоторые исключения. С постановлениями отечественного права мы уже прежде ознакомились, что же касается до § 231 Австрийского уложения, то он определяет, что при преступлении, влекущем за собою смертную казнь, никакая давность не может выгородить виновного от следствия и наказания.
Системы этой придерживались прежде уложения: Банноверское, ст. 90, Тюрингенское, ст. 76, Брауншвейгское, § 71, и Саксонское, ст. 109. Последние три кодекса причисляли к этой категории все преступления, воспрещенные под страхом пожизненного заключения в смирительный дом. Новое северогерманское уложение отбросило все эти изъятия.
В силу п. 1 § 67, все преступления, влекущие за собою смертную казнь или пожизненное заключение, погашаются в 20 лет. Видоизменение это нельзя не признать правильным потому, что в существе тех преступлений, на которые прежде не распространялась давность, мы не находим никаких данных, которые заключали бы в себе достаточное оправдание подобных изъятий.
Beccaria (Des delits et des peines. Edition de 1856, § XIII, стр. 73) делает некоторую уступку господствовавшему в его время воззрению, утверждая, что действие давности не должно распространяться на все тяжкие преступления, воспоминание о которых живет долго у людей, и особенно когда преступления эти были доказаны и когда виновный думал бегством избавиться от наказания. См. весьма основательные возражения, сделанные Эли в примечании к § XIII, стр. 78.
[2] Goltdammer’s Archiv Band VIII: а) Статья Вехтера (стр. 1 и след.) с дополнениями и возражениями к ней самого Гольтдаммера. (Там же, стр. 23 и след.). b) Статья Шварце Beitrage zur Lehre vom fortgesetzten Verbrechen (ст. 343 – 352 и 433 – 440). с) Статья Гельшнера (стр. 440 и след.). Смотри также Шварце Bemerkungen и монографию John’a, Dие Lehre vom fortgesetzten Verbrechen und von der Verbrechensconcurrenz. Berlin. 1860.
[3] Wachter, Goltdammer’s Archiv Band. VIII, стр. 6. Более подробное изложение оспариваемой нами теории можно найти в том же архиве Band. I, стр. 310 (статья Геффтера и Band. VII, стр. 310). Геффтер определяет эти преступления следующим образом: “Es giеbt Missethaten, welche sich zu einer gleichformigen Erneuerung an demselben Gegenstand eignen und diеselbe Rechtspflicht jedesmal ganz verletzen.”.
[4] Подробный разбор мнения профессора John’a можно найти в вышеприведенной статье Шварце и особенно в первой ее части. John определяет продолжаемое преступление следующим образом: “Das fortgesetzte Verbrechen ist ein Verbrechen dessen Angriffsobject ein theilbares Recht ist (например собственность) und dessen Handlung mehr als eine rechtsverletzende Thatigkeit enthalt”.
Для наличности этого понятия необходимо, кроме того, существование указанных в тексте трех условий. Отличительная особенность воззрения John’a заключается главным образом в том, что он не признает длящихся преступлений, а причисляет их к преступлениям продолжаемым.
Вехтер хотя и не доходит до подобного результата, но относительно определения того момента, с которого начинается течение давности, он замечает, что между длящимися и продолжаемыми преступлениями в этом отношении не может быть сделано никакого различия. Давность и в том и другом случае начинается, по его мнению, с момента окончания каждого из преступных деяний, входящих в состав этих преступлений.
Отсылая читателя к нашему дальнейшему изложению, заметим только, что длящееся преступление составляет одно неделимое, не подлежащее какому-либо раздроблению, и что в этом отношении оно существенно отличается от продолжаемого преступления, состоящего из целого ряда отдельных и совершенно законченных деяний.
[5] Подробнее смотри статью Вехтера Goltdammer’s Archiv, Band VIII, стр. 14.
[6] Бернер, в переводе Неклюдова, говоря о продолжаемых преступлениях, на стр. 894 в примеч. I, неправильно ссылается на стр. 267 Кутюрье. Эта ссылка заставляет нас предположить, что Вернер совершенно упустил из виду тот несомненный факт, что французскому праву, равно как и русскому, совершенно неизвестно понятие о продолжаемых преступлениях.
Les delits successifs французского права имеют, как мы увидим далее, то же значение, как и преступления длящиеся (fortdauernde Verbrechen). Кутюрье, стр. 267. Brun de Villeret, стр. 46, и особенно две статьи Шварце, Goltdammer’s Archiv. Band VIII, стр. 343-3S2, 432-440. Ту же неточность можно встретить и у Миттермейера. В примечании к учебнику Фейербаха, стр. 129, notе IV, продолжаемые преступления он сопоставляет с crimes successifs.
