Изложив таким образом сущность аргументов о будто бы особенном значении патентной защиты для развития промышленности и дав посильную оценку этих аргументов, я, в заключении этого отдела, должен еще указать, в чем заключаются те практические последствия, которые, как я намекал выше, проистекли из аргумента: “патенты выгодны для промышленности”.
Я указал, что этот аргумент был тенденциозен, т. е., что он под видом одного тезиса доказывал, implicite, еще и второй: “патенты настолько выгодны, что им можно простить их монопольный характер”. Тенденциозность создала гипертофирование.
А писатели новейшей генерации, забывая историю эволюции аргумента о пользе патентов, стали обращаться с “аргументом” как с нормальным, т. е. стали оперировать с ним в нормальных логических модуляциях, забыв о “коэффициенте приближения”. Безобидная забава сделалась источником ошибок.
Поясню на нескольких конкретных примерах генезис этих ошибок.
Патенты, an und für sich, суть монополии. Следовательно, рассуждают авторы, сами по себе они вредны и несимпатичны. (Всякой монополии имманентна-де несправедливость!) В патентах, значит, невозможно искать внутренней, самой себе довлеющей справедливости. Но патенты выгодны для промышленности.
Следовательно, патенты надо обсуждать не по их отношению к интуитивным идеалам добра и зла (это-де для монополии немыслимо!), а лишь по отношению к требованиям целесообразности.
Патент не может способствовать развитию промышленности indirecte (развитием общей правообеспеченности), ибо самый его источник заклеймен пятном “монополия”. Пусть же он способствует промышленности directe, помимо справедливости и, при случае, вопреки справедливости.
Типичным писателем в этом направлении является H. Miller[1]. Он выставляет как основное положение следующую посылку[2]: “Законодатель, выдавая патенты, поощряет развитие промышленности, так как творческий гений находит импульс к труду в обещании широкого вознаграждения”. Поэтому “основные принципы патентного права лежат вне области этических требований”‘[3].
Каковы бы ни были наши интуитивные воззрения на справедливое и несправедливое, законодатель ими руководиться не может; он прежде всего должен-де обращать внимание на ту пользу, которую извлечет промышленность из конкретного постановления[4].
Норма может быть целесообразной, несмотря на ее противоречие с воззрениями народа на правообеспеченность. “Es ist nicht ein Recht… sondern aus Zweckmässigkeitsrücksichten eingeführter Schutz (Reuling)”. Против таких принципов нельзя не бороться со всей возможной энергией: они открывают слишком широкий простор необузданному субъективизму.
Другой пример. В 1894 г., в С.-Петербурге, вышла в свет брошюра А. Гурьева “О привилегиях на изобретения”, с motto: “Америка для американцев”. Господин Гурьев, раньше чем обсуждать проект Русского Технического Общества, задает себе вопрос: “К какой области государственной деятельности относятся законы о привилегиях на изобретения?”
И указывает, что на этот вопрос может быть будто бы дано три ответа: законы о привилегиях относятся или к международному, или к гражданскому праву, или к “экономической политике” (стр. 6).
Уже самая постановка вопроса является странной: зачем эти мудрствования нужны? – и как норма патентного закона может быть международным правом? Но уж если отвечать на вопрос, то надо ответить: патентное право – ни то, ни другое и ни третье, а все вместе, ибо это есть гражданское право, имеющее (как и всякое другое гражданское право) некоторую экономическую подкладку и иногда защищаемое в области международного оборота.
Но автор не довольствуется таким простым решением дела; для него патенты относятся не к международному и не к гражданскому праву, а только к одной экономической политике. Arg.: “Мы видим законы о привилегиях в Уставе о промышленности (!)и выдаются они Министерством Финансов, а не Иностранных Дел или Юстиции” (стр. 9).
Поэтому “русские законы о привилегиях на изобретения должны быть звеном в стройной цепи мероприятий русского правительства” для развития отечественной промышленности (стр. 8), “наравне с покровительственными пошлинами, вывозными премиями, возвратом акцизов и т. д. ” (стр. 7).
Таким образом, трехчленная секвенция обращается в двучленную; вместо того, чтобы сказать: “Патенты обеспечивают получение вознаграждения изобретателя и благодаря этому способствуют развитию промышленности” – г. Гурьев говорит: “Патенты должны способствовать развитию и т. д., даже вопреки правам изобретателя”.
Практически эта перестановка Zweckmoment’a оказывается очень важной. Нужно ли защищать иностранных изобретателей? Г. Гурьев отвечает со своей точки зрения совершенно последовательно: нет, не нужно, ибо иностранные изобретатели берут патенты за границей, и поэтому русскому правительству достаточно будет переводить на русский язык все иностранные сборники выданных патентов (с описаниями) для того, чтобы русская промышленность могла даром ознакомляться со всеми новыми успехами заграничной промышленности (стр. 27).
“Даровое пользование изобретениями всего цивилизованного мира – это сделка, колоссально выгодная для нас” (стр. 23). Спорить против такой аргументации очень трудно. Пока вопрос обсуждался попросту, с точки зрения справедливости и несправедливости, он, конечно, не возбуждал ни малейшего сомнения. Но когда задаются желанием предугадать, будет ли данное постановление выгодно промышленности или нет, то почва под ногами становится зыбкой, а все аргументы – спорными, проблематичными.
Постановление ведь может оказаться выгодным непосредственно и крайне вредным в общей своей тенденции, могущей губительно повлиять на понижение общекультурного уровня. В конце концов дело доходит до того, что г. Гурьев указывает как на достоинство предложенной им системы на следующее обстоятельство:
“В случае осуществления предложенного принципа в России (особенно в западном промышленном районе) разовьется экспорт “штучных” патентованных за границей изделий”.
Значит уж очень эластичен пресловутый Zweckmoment, если он оправдывает даже покровительство “промышленникам”, ввозящим в Пруссию контрабандой изобретения, изготовленные с нарушением прав немецких патентодержателей. Принцип “интуитивного чувства справедливости” менее моден, но, конечно, способен дать более надежные критерии добра и зла[5].
Третий пример. В С. Штатах существует постановление, по которому изобретатель может в течение 2 лет публично испытывать свое изобретение, не лишаясь права на получение патента. Обсуждая это постановление – в сущности, весьма полезное и целесообразное – Jäger[6] аргументирует следующим образом: цель патентов – сообщение публике сведений о новых изобретениях; если изобретатель принужден делать свои опыты публично (воздушный шар!), то это – его несчастье; публика узнает о его изобретении ipso facto, и давать ему патент нет надобности, ибо преследуемая цель уже достигнута.
В этом рассуждении опять-таки целевой момент играет несоразмерно важную роль. Надо было бы сказать: строитель нового воздушного шара работает одинаково с изобретателем химического секрета; следовательно, он имеет и одинаковое право на получение патента, так как двигает промышленность прежде всего убеждение, что suum cuique tributum erit. Делать же несправедливость во имя спорно-достижимой цели – с государственной точки зрения вредно.
Резюмируя все сказанное, я позволяю себе утверждать, что в патентном праве, так же как и в других дисциплинах, преувеличение методологического значения идеи Zweck’a – вредно.
При равной правовой ценности двух норм понятие непосредственной пользы может служить дополнительным критерием. Основным же идеалом для юриста не может служить что-либо иное, кроме развития абсолютной правообеспеченности. Все прочее к этому критерию приложится само собой.
[1] H. Mittler, Jun., Beitrage zur Theore des Patentrechts, Berlin, 1894.
[2] Ibidem, стр. 5.
[3] H. Mittler, Jun., Beiträge zur Theore des Patentrechts, Berlin, 1894, стр. 4.
[4] Ibidem, стр. 3.
[5] Та же мысль, что у Гурьева, развивается и в книге L Donzel, Commentaire de la Convention du 20 Mars 1883, Paris, s. d.: “L’aiguillon de l’intérêt individuel… peut produire aujourd’hui sur un inventeur étranger son maximum d’effet, sans qu’on puisse affirmer que le brevet français, qu’il ajoutera à la collection de ceux déjà obtenus, donne à l’esprit d’invention de cet étranger un essort qu’il n’aurait point reçu”, не получив патента именно во Франции. А поэтому вовсе не давать иностранцам патентов.
[6] С. Jäger, Die Erfindungspatente, Tübingen, 1840, стр. 29.
