Наиболее точным способом установления определительного уровня нужно считать ссылку на печатные произведения.
Все то, что описано в печатных произведениях, считается известным, и, следовательно, все то, что не отличается от описанного в печатных произведениях, считается неновым.
Положение, ст. 4: “Привилегии не могут быть выдаваемы на изобретения и усовершенствования… в) описанные в литературе с достаточной для воспроизведения их подробностью до дня подачи прошения о выдаче привилегии”.
Как мы увидим ниже, патентное право относится особенно строго к известности, созданной посредством опубликования в печатных произведениях.
Немецкий закон категорически проводит принципиальное различие между offenkundige Benutzung (открытое употребление) и Beschreibung in offentlichen Druckschriften (опубликование в печатных изданиях), устанавливая[1] для первого важное ограничение: открытое употребление считается уничтожающим новизну только тогда, когда оно происходит в пределах данного государства; опубликование же принимается во внимание даже в тех случаях, когда оно произведено было за границей.
В русском законе опубликование в “литературе” также считается уничтожающим новизну независимо от того места, где это опубликование было произведено. Впрочем, по данному вопросу существует коренное различие между Проектом III и окончательным текстом закона.
Проект III предлагал считать неновыми только те изобретения, которые описаны в русской литературе с достаточной подробностью и т. д.[2] В подтверждение такого нововведения “мотивы” приводили следующего рода аргументы:
1) “Если описание изобретения на иностранном языке было прочтено у нас одним-двумя специалистами, которые не нашли поводов к его введению и не заявили о нем публично во всех подробностях, то это не может составить признака известности в России данного изобретения вследствие недоступности таких описаний для наших промышленников (?)”.
2) “Большая часть серьезных и полезных для нас изобретений довольно скоро появляется в наших технических изданиях”.
3) “Вообще впервые появившиеся описания, в особенности (?) на иностранных языках, не могут, почти без исключения, дать промышленнику настолько уверенности в успехе дела, чтобы он решился произвести часто весьма крупные затраты для введения в производство или для применения какого-либо изобретения.
В случаях, когда описанное изобретение представляется полезным, наши промышленники всегда обращаются к самим изобретателям или их агентам, ибо описания только самых мелких и ничтожных изобретений могут заключать в себе все необходимые данные и сведения для осуществления с выгодою изобретения”[3].
Приведенные три выписки изображают дело следующим образом. Мотивы предполагали считать новыми и подлежащими привилегированию все изобретения до тех пор, пока они не были бы описаны в печатных изданиях, вышедших в свет в России, т. е. несмотря на их опубликование даже в таких распространенных иностранных изданиях, как Scientific American или Berichte der Chemischen Gesellschaft.
Русский промышленник мог бы ознакомиться из получаемого им иностранного издания со всеми деталями изобретения,- а закон считал бы это последнее никому не известным и потому подлежащим в России привилегированию!
Доводы в пользу необходимости такого необычайного стеснения русской промышленности приведены мотивами настолько слабые (в особенности расплывчатый N 3), что можно было бы считать появление “русской литературы” совершенной загадкой, если бы в этих же мотивах не было еще четвертого довода, в коем “der Hund liegt begraben”.
4) Возложение[4] на учреждение, выдающее привилегии, предварительного наведения справок по этому предмету (т. е. в иностранной литературе) составляло бы неисполнимую фактически задачу – следить за всей иностранной литературой не только технической, но и общей, в которой нередко встречаются описания многих изобретений, не описываемых в специальных журналах; а так как привилегии выдаются не только в государствах Европы, но и в Северной Америке, Бразилии, Канаде, Японии и других странах, то наведение справок об описанных изобретениях во всех странах представляло бы такой громадный труд, который потребовал бы непомерных расходов.
Внутренний смысл и ценность этого аргумента могут быть изображены следующим образом. Новизну изобретений предполагалось обсуждать по русским изданиям потому, что иначе на комитет легло бы слишком много трудных обязанностей.
Я считаю себя убежденным сторонником системы предварительного рассмотрения, но не могу не признать, что лучше было бы совсем от него отказаться, чем жертвовать интересами промышленности – во имя удобства и облегчения задачи производящих рассмотрение чиновников.
Предварительное рассмотрение введено во имя ограждения прав третьих лиц, и, следовательно, совершенно невозможно конструировать и осуществлять его именно на счет прав этих третьих лиц: в этом случае предварительное рассмотрение стало бы в противоречие с самим собой из-за соображений делопроизводственного удобства.
Разбираемое нововведение Проекта III было настолько непродуманным, что в той же статье, в следующем пункте, оно было сопоставлено с нормой прямо ему противоречившей. А именно, пункт д признавал неновыми изобретения, “известные за границей и там не охраняемые привилегиями”.
Таким образом, описанное в иностранной литературе (пункт г) каким-то непонятным образом противополагалось известному за границей (пункт д). Первое считалось неизвестным и в России привилегируемым, а второе – известным и непривилегируемым: но как понимать известное, хотя и ненапечатанное, в отличие от напечатанного, но неизвестного (!) – закон не указывал.
Государственный совет поступил совершенно правильно, вычеркнув слово русский.
Из всего вышеизложенного неопровержимо следует, что слова “описанный в литературе” в ст. 4 действующего Положения следует понимать в смысле всякой, где бы то ни было изданной литературы.
Практика согласна с этим тезисом.
[1] Закон 7 апреля 1891 г., ст. 2.
[2] Проект III, ст. 5, п. г.
[3] Представление Мин. фин, N 5641, стр. 144
[4] Представление Мин. фин., N 5641, стр. 143.
