Эдикт 1693 года

1. Тридцатилетняя война нанесла страшный удар благосостоянию народа и в Пруссии. Немедленно же правительство издает ряд индультов-мораториев, которыми отсрочивается на долгое время взыскание долгов, а потом и процентов с них[1]. Когда же острый кризис миновал, прусское правительство приступает к решительной реформе вотчинно-ипотечного права.

Первый шаг в этом направлении был сделан Фридрихом III в эдикте от 27 сентября 1693 г.[2] В мотивах к эдикту указывается на хаотическое состояние реального кредита, на злоупотребление доверием со стороны должников, на разорение от того кредиторов и общее расстройство вотчинного и ипотечного оборота, проистекающее от негласного установления ипотек и переходов собственности. Для устранения всех этих бедствий и издается эдикт, впрочем, только для резиденций.

Уже этот первый опыт намечает такую широкую и блестящую программу реформ, которая служила рамкой для последующей законодательной деятельности в Пруссии в течение целого столетия.

В нем уже мы угадываем будущего прусского законодателя – решительного, смелого и талантливого, несколько даже беспокойного и забегающего вперед, намечающего планы, превосходящие силы и средства их осуществления, но зато крайне чуткого и отзывчивого на самые тонкие практические потребности времени.

2. Эдикт 1693 г. ставит вотчинно-ипотечный режим на твердую почву тех же четырех формально-правовых начал, которые мы отметили для средневекового права и которые поддерживают в наше время германские организации. Однако в эдикте эти начала, особенно начало публицитета, проводятся еще очень слабо.

Вотчинно-ипотечное дело вверяется магистрату; вотчинным установлением является городская ратуша. Там ведутся особые вотчинные книги под названием Erd- und Lagerbuch.

В эти книги заносятся все недвижимости, лежащие в черте резиденций и состоящие во владении частных лиц. Ни одна частная недвижимость не свободна от подчинения новому режиму. Запись совершается не по личной, а по реальной системе. Книги ведутся не по собственникам, а по недвижимостям.

Каждая недвижимость представляет отдельный самостоятельный предмет записи и имеет свой особый номер и лист в книге. И на листе каждого имения уже заносятся наличные собственники и кредиторы; оставляется достаточно места и для записи последующих собственников и кредиторов[3].

Эта система вотчинных книг и служит впредь основой вотчинного оборота. Каждая перемена владения подлежит немедленному предъявлению для записи в вотчинное установление. Для записи в книгу все титулы владения новых владельцев, даже наследования, признаются ничтожными[4].

Записи подлежат и все ипотеки: договорные, судебные и даже законные. И только запись дает им jus reale oder praelationis. Приоритет всех этих видов ипотек определяет только и исключительно момент записи[5].

Публицитету внутреннему соответствуют меры, клонящиеся к установлению внешнего публицитета. Магистрату вменяется в обязанность давать точные сведения о правоотношении по недвижимости на требование всякого заинтересованного[6].

Наконец, эдикт устанавливает не менее решительные переходные меры от старого к новому строю[7].

3. Эдикт был краток и далеко не исчерпывал предмета даже в его существенных моментах. Например, поставив приобретение вещных прав в зависимость от записи в вотчинную книгу, эдикт не вооружил книгу fides publica.

Отсюда по эдикту нельзя быть собственником, не будучи записанным в книгу в этом качестве; но, будучи записанным в книгу в качестве собственника, можно, по эдикту, еще и не быть собственником; для этого достаточно только, чтобы запись состоялась неправильно.

При такой системе третий приобретатель, производящий свое вещное право от книжного собственника, вовсе не защищен в своем приобретении и подвержен нападению со стороны всех, потерпевших от неправильной записи. Такая система обеспечивает оборот только наполовину.

И все-таки эдикт был слишком радикальной мерой для того времени. Народ уже забыл свои старые публичные формы вотчинных сделок и привык к негласным римским. Для него было уже в тягость постоянное обращение к власти для завершения вещных сделок.

А новая мера была еще слишком решительной в отношении законных ипотек, обеспечивавших дорогие и деликатные интересы членов семьи и т.п. С другой стороны, в то время правительство не имело и такой стройной организации подчиненного управления, которая смогла бы побороть народное противодействие новой мере.

Ввиду всего этого эдикт не скоро возымел значительные практические последствия и долгое время игнорировался даже в Берлине[8]. Однако законодатель не отступал от своей излюбленной идеи.

Он, с одной стороны, не раз толковал[9], не раз публиковал эдикт и подтверждал его по тому или иному поводу[10], а иногда и расширял отчасти сферу его действия[11]; с другой же стороны, он боролся с враждебным эдикту римским течением, с практикой, утвердившейся на римском праве и стремившейся истолковать и эдикт в духе римского actus publicus. Особенно много хлопот причинила законодателю hypotheca quasi publica, подрывавшая единство и цельность системы эдикта[12].

Однако сам законодатель не всегда точен в определении действия hyp. quasi p. Иногда он объявляет ее ничтожной[13], иногда же признает ее за частную ипотеку и вызывает сомнение по вопросу о том, означает ли это ничтожность ее, как гласит эдикт, или это означает то, что ипотека уступает записанным в книгу ипотекам, но удовлетворяется в конкурсе предпочтительно перед личными требованиями.

Сомнение тем более основательно, что самый эдикт характеризует действие записи как “jus reale oder praetationis”[14]. В конце концов законодатель добился своего, и эдикт оказал в резиденциях благотворное действие на оборот[15].


[1] В 1630 г. 22 июня объявляется Indult wegen Einstellung der Executionen auf Capital-Geld на время до Joh. Bapt. 1632 г. Но вот восстановление экзекуций причиняет истощенному войной населению ущерб, не давая удовлетворение и кредиторам, – и в 1633 г. 8 ф. издается 2-й Indult с действием до 1634 г. Joh. Bart. того же содержания.

18 июля 1643 г. издается новый Indultum Moratorium на 3 года, причем экзекуция не допускается уже не только в капитальной сумме требований, но и в процентах (все меры находятся в Corpus Constiiutionum Marchicarum Brandenburgensium. II 2 N 1 и II).

[2] Corpus C. M. II 2, N XI. Cp. Dernburg u. Hinrichs, 6. Эдикт подражает режиму, подмеченному им в “старом гор. Cöln”, теперь – часть Берлина.

[3] § 1 эдикта.

[4] § 2.

[5] § 3–5.

[6] § 8.

[7] § 7.

[8] Как это видно из Edictum declaratorium от 20 февраля 1695 г. (Corpus c. M.II 2, N XIII) и рескрипта на имя берлинского Cammer-Gericht от 12 октября 1699 (Eod. N XVI). См. еще Dernburg u. H., стр. 7.

[9] Edictum declaratorium 20 Febr. 1695 в Cod. c. M. II 2 N XIII.

[10] Wechselrecht in der Chur. u. Marck-Brandenburg 19 Dec. 1701 Art. XXXIII в C. c. M. II 2 N XVII, Erklärung des 33 Art. des Wechsel-Edicts v. 19 Dec. 1701, v. 30 Maj 1703; C. c. M. II 2 N XVIII.

[11] Edictum declar. 20 F. 1695, C. c. M. II 2 N XIII: на области, где уже раньше велись книги, но неаккуратно.

[12] Ed. declar. cit.; Erklärung des 33 Art. des Wechsel-Edicts. cit.; даже в Königl. allergn. Declaration des Hyp. – u Conk.-Og II Iuni 1726, C. c. M. II 2.

[13]  Кроме эдикта 1693 г. § 2, 3, 7, мы встречаем это и в Wеchselrecht v. 19 Dec. 1071 art XXXIII, где clausula hyp. в векселях не дает векселю никаких преимуществ перед векселями, где такой clausulla нет вовсе и даже с простыми расписками; далее в Erklärung des 33 art. Wechsel-Edicts. v. 30 Mai 1703 cit.; наконец, в эдикте 1704 сентября 20 (C. c. M. II 2, XXI).

[14] Эдикт 1693 § 3, 4, 7; Ed. declar. 20 F. 1695, С. с. М. II 2 N XIII; Köngl allergn. Declar. der Hyp.-u. Conk. Og 14 Juni 1726. Всего скорее, что автор эдикта 1693, называя h. quasi p. частной, разумел ее ничтожность. Но позднее такой ипотеке уже придавали значение: она уступает книжной ипотеке, но предпочитая чисто личному требованию (ниже).

[15] Эдикт 1704 сентября 20, С. с. М. II 2, N XXI.

Иван Базанов

Русский учёный-юрист, профессор и ректор Императорского Томского университета.

You May Also Like

More From Author