Дальнейшее развитие русского права в императорскую эпоху не носило вовсе этого характера полного поглощения государственными интересами всех элементов, существенных для развития права частного, хотя источником права, совершенно преобладающим над всеми другими, продолжала служить, до самого последнего времени, исключительно указная деятельность центральных органов власти.
Чтоб легче и удобнее проследить в общем постепенное обособление права частного и публичного, мы возьмем тот формальный критерий, которым, как было видно выше, различается вообще и в особенности у нас право цивильное от публичного. Это иск заинтересованного, коим ему предоставляется на волю ограждать свой интерес в случаях нарушения юридической нормы.
Мы видели выше, что этим признаком челобитья деловые практики прошлого века отличали один род дел, подлежащих ведомству судебных органов, от других родов дел, где нет челобитчиков, или от дел народных, интересных (казенный интерес), криминальных.
Что один признак челобитья не всегда есть надежный для определения свойства права, которого ищут, это несомненно, ибо, как известно, с челобитьями обращались нередко прямо к государю целые массы населения вовсе не по частным только делам отдельных челобитчиков.
Но там, где речь идет о деле судебном, о защите посредством суда права уже наличного, причем, отыскивая свое право, челобитчик ограждает только свой интерес, там противоположение этого понятия “дело челобитчиково” другому “делу криминальному”, “интересному”, “народному”, дает уже достаточно определенный смысл[1].
Для того, однако, чтоб обособление дел челобитчиковых, т.е. права частного, от уголовного, административного[2], прошло в действительность, стало чертой системы известного права, мало простого сознания юридической практикой различия отдельных процессов того и другого характера. Нужно для этого много условий.
Дела челобитчиковы есть всегда и везде. Челом бьют люди и на Востоке, когда они и не думают ни о каком праве, когда им нужна защита высшей силы от угнетений какого-нибудь сатрапа, от его насилий и поборов.
И наши памятники указывают на такие челобитья, когда низший орган власти “не судом от государя учрежденным” судит, “но самовольно суд похитя”, пытки бесчеловечные чинит.
Чтобы можно было говорить о сколько-нибудь надежном, существующем не на бумаге только праве челобитчика, надо, чтобы такие злоупотребления не составляли ежедневных явлений.
Между тем мы видим, что при Анне Ивановне пропадает вовсе даже целый чин, очень важный для неуклонного отправления юстиции, и центральная власть вынуждена опять вызвать к жизни “ненавидимую”, как свидетельствуют петровские указы, должность.
Этот чин есть чин прокурорский, ведавший дела всенародные, по коим нет челобитчиков. Насколько же мало и не вдруг оказывались гарантированными в этих условиях притязания частных лиц на защиту их интересов со стороны государства!
Начало права частного только тогда явится вполне выраженным, когда образуются пригодные для этого органы, когда разрешится сплетение задач правосудия от целей управления, порядка суда уголовного от суда гражданского, когда станут известны нормы права, на которые может опираться частное лицо, требуя от суда ограждения своих приватных интересов.
Мы рассмотрим в дальнейшем кратко сначала образование органов юстиции, которые гарантировали частным лицам охрану их прав; перейдем затем к очерку попыток кодификации и средств, которыми располагала центральная власть у нас для достижения известности права частного.
Начиная с Петра, у нас крайне силен элемент сыскной, следственный, в процессах всякого рода, гражданских и уголовных, так что чисто цивильный процесс вовсе не выделился в общем порядке защиты прав. Несомненно, что в делах чисто частных возможен суд 3-х.
Но, однако, он не всегда приложим, ибо в основе его лежит часто трудно достигаемое начало соглашения сторон в выборе третьих. В тех же случаях, где необходимо вмешательство органов юстиции государственной, порядок состязательный в процессе этой эпохи мало выработан.
Воинский процесс 1716 г. знает допрос свидетелей “с пристрастием”; о пытке для дел гражданских, вообще говоря, нет речи, но, однако, “когда свидетель в сказке своей в важном гражданском деле смутится или обробеет или в лице изменится, то пытан бывает”[3].
Провести сколько-нибудь постоянным и надежным образом границу суда гражданского и уголовного, в смысле процессуальных принципов и методов процедирования, было трудно в тех условиях, где интересы публичные были тесно сплетены с делами частными.
Только по мере обособления тех и других интересов возможно стало и общему судебному порядку ограждения прав частных давать все более и более характер, соответствующий природе частного права. Озабоченный очень задачами правосудия, Петр в конце царствования вводит суд по форме краткий, устраняющий господство письма, состязательный по принципу (N 4344)[4].
Но, введя, таким образом, два порядка, законодатель не мог дать достаточно ясного разграничения для применения того и другого. В одном из многочисленных, вызванных отдельными казусами, указов читаем, что суд по форме имеет быть применяем “токмо в истцовых между ими в партикулярных делах, окроме фискальных и доносителей доношений, которые касаются до интересу Его Импер. Величества” (N 4607).
Но, однако, где граница интересов государства и частного лица в эту пору, когда и за исправностью выполнения религиозных обязанностей (исповеди) существует надзор государства? (N 2991).
Эта обязанность в то же время тесно связана со способностью лица быть свидетелем на суде (N 9237). Каждое судебное дело легко могло быть осложнено вмешательством пунктом фискального характера и получить направление, несвойственное делу партикулярному.
В какой мере существеннейшие гарантии гражданского правосудия мало соблюдались в практике судов, это видно из указа Анны Ивановны, который свидетельствует, что “ныне, не точию в коллегиях и канцеляриях, и в самых нижних судах, как на Москве, так и в городах, воеводы, и в ратушах бурмистры, спорные дела слушают без истцов и ответчиков, и во время того слушания, в те палаты, где судьи присутствуют, их не выпускают” (N 5689). В процессе возобладала письменность и канцелярская тайна, одинаково как для дел гражданских, так и для дел уголовных.
Только в связи с екатерининскими реформами прошла черта, более ясная в порядке отправления правосудия по делам гражданским и уголовным, по крайней мере, по отношению к различию органов суда и сыска.
В методе судебной деятельности, однако, удерживаются и в екатерининских учреждениях признаки старых взглядов. Таким образом, судебное место обязано, при недостаточности доказательств, представленных сторонами, само, ex officio, наводить справки в других учреждениях.
Возможно было, что и самое дело гражданское начиналось независимо от воли сторон, без исковой просьбы, в силу простого возражения, предъявленного ответчиком полиции против производства взыскания в бесспорном порядке, что и обязывало полицию препровождать дело к суду.
Количество инстанций и порядок восхождения дел из низшей в высшую в разных случаях сочетания дел гражданских с делами “интересными”, крайне осложнялись и легко допускали смешение деятельности собственно судебной с административной и законодательной.
В екатерининских учреждениях определились собственно три инстанции с различием в составе судов по сословиям, но и здесь вмешательство административных органов и органов надзора продолжало сообщать движению дел гражданских отяготительную для тяжущихся медленность производства.
Исполнительная стадия производств переходила опять в руки полиции. Словом, ограждение интересов частных особыми органами суда гражданского далеко еще не ручалось за то, что и самый процесс будет носить характер, свойственный защите интересов именно этого рода.
Устранение указанных недостатков не составляло вовсе вопроса одного только усовершенствования органов юстиции. Чтоб охранить некоторое единство в праве, законодатель вынужден был, ввиду недостаточной известности и неполноты развития цивильных норм, искать постоянно сосредоточения, по крайней мере, органов высшей юстиции в столице.
Всякий раз, когда эта централизация юстиции в приказах и коллегиях становилась до крайности обременительной, в особенности для иногородних тяжущихся, высшее правительство вновь ставило на очередь задачи общего пересмотра законов, согласования новых указов с Уложением, заимствования чужеземных законов, сочинения новых и прочее. И это тянется в продолжение всего XVIII века.
Беспрерывные жалобы на судебную волокиту, наполняющие наши исторические памятники, объясняются, с одной стороны, именно этим стремлением поддержать единство в праве, с другой – невозможностью выработать нормы юридические, достаточно полные и удобоприменимые, при которых децентрализация юстиции не разрушала бы единства права.
В Екатерининскую эпоху децентрализация судов была уже очень значительна.
Итак, наряду с этими насущными задачами: 1) сохранить единство права и 2) приблизить органы правосудия к местам и лицам, которым они должны служить, идут две другие проблемы, выполнение которых поглощает все внимание правительства в XVIII и в начале XIX века. Это – удовлетворение всеобщей жажды норм и искание средств, которые способны привести в известность право.
[1] Мы указывали на это выше (с. 45). Сперва противоположение понятий публичного и приватного носит признак заимствованной терминологии. В одном петровском указе (П. С. З. N 2673) видно совершенно в духе петровских воззрений на государство, что за вред государству закон угрожает смертной казнью, а за партикулярные прегрешения удерживаются старые штрафы.
Вполне ясен смысл дела челобитчикова в Инструкции генер. межевания (см. N 10237, напр.), где задача генерального межевания определяется (как и в позднейш. инструкц.) “не яко обыкновенное челобитчиково дело, а по Нашему Всемилостивейшему попечению об общем государственном благосостоянии”, а посему при его производстве не взыскиваются гербов, пошлины.
[2] Мы говорим здесь только об этой стороне дела. Вопрос об обособлении дел гражданских вообще от церковных знаком вам из других чтений. Для подробностей: Дмитриев Ф.М. История судебн. инстанций.
[3] См.: П. С. З. Т. V. с. 404. Этот процесс, как известно, есть перевод с немецкого.
[4] Весь указ о форме суда занимает три страницы в тексте Поли. Собр.
